Неприятности – мое ремесло

– В этом городе тебя никогда не обвинят в убийстве, если за душой у тебя пара лимонов. – (Шофер по кличке Тощий, не оборачиваясь, рассмеялся.) – Похоже, накрылись мои пятьдесят кусков… Ты ей понравился.

– Хм. И что?

– Держись от нее подальше.

– А что мне за это будет?

– Ничего, если сделаешь, как я сказал.

– Ладно, – сказал я. – Будь любезен, иди к черту, я устал. – Я закрыл глаза, свернулся в углу и провалился в сон. Со мной такое бывает после сильных переживаний.

Кто-то тряс меня за плечо. Машина остановилась. За окном я увидел свой дом.

– Приехали, – сказал Марти Эстель. – Не забудь. Держись от нее подальше.

– Зачем ты подвез меня? Чтобы это сказать?

– Она просила за тобой присмотреть. Поэтому я тебя отпускаю. Ты ей понравился. А она нравится мне. Ясно? К чему тебе лишние неприятности?

– Неприятности… – начал я и запнулся. Что-то подустал я от этой фразы за сегодняшний вечер. – Спасибо, что подбросил, но в любом случае ты мне не указчик. – Я развернулся и направился к дому.

Замок по-прежнему болтался, но на сей раз никто не поджидал меня в квартире. Белоносого давно забрали. Я открыл настежь дверь и окно, но в воздухе еще висела вонь полицейских сигар, когда зазвонил телефон. Ее голос был холоден, невозмутим, почти насмешлив. Что ж, должно быть, она и впрямь повидала многое.

– Привет, кареглазый. Уже дома?

– Твой приятель Марти меня подбросил. Велел держаться от тебя подальше. Спасибо от всего сердца, если оно у меня есть, но больше мне не звони.

– Сдрейфил, мистер Марлоу?

– Нет, я сам тебе позвоню, – сказал я. – Спокойной ночи, ангел.

– Спокойной ночи, кареглазый.

Она положила трубку. Я запер дверь, разложил кровать, разделся и некоторое время лежал, вдыхая прохладный воздух.

Потом встал, принял душ и завалился спать.

В конце концов Джорджа раскололи, но не до конца. Он сказал, что они поссорились из-за девицы, и молодой Джитер схватил с каминной полки пистолет, Джордж пытался его отобрать, пистолет выстрелил. Что ж, неплохая версия – для газет. Им не удалось ни на кого повесить убийство Арбогаста. Оружия так и не нашли, но в любом случае это была не пушка белоносого. Он исчез, и больше я никогда о нем не слышал. Старика Джитера трогать не стали, он так и не оправился от удара и остаток жизни провел в постели под наблюдением медсестер, травя байки о том, как во время депрессии умудрился не потерять ни цента.

Марти Эстель звонил мне четыре раза, убеждал держаться подальше от Гарриет Хантресс. Мне было жаль беднягу. Сильно его зацепило. Дважды мы с ней выходили, еще несколько раз сидели дома, попивая ее скотч. Все это мило, но у меня не было ни денег, ни времени, ни подходящей одежды и манер для такого образа жизни. Затем она съехала из «Эль-Милано» и, по слухам, перебралась в Нью-Йорк.

Я обрадовался, когда она покинула город, пусть и не удосужилась со мной попрощаться.

Я дождусь [69]

Около часу ночи швейцар Карл потушил последние три настольные лампы в главном вестибюле отеля «Уиндермир». Синий ковер стал заметно темнее, а стены утонули во мраке. В креслах еще маячили смутные силуэты припозднившихся гуляк, а в углах, словно паутина, повисли воспоминания.

Тони Резек зевнул, склонил голову набок и прислушался. Из-под арки в дальнем конце вестибюля доносилось еле слышное дребезжание. Тони насупился. После часа ночи гостиная принадлежала ему. Эта рыжая нарушала все его планы.

Губы Тони тронула легкая ухмылка. Он спокойно развалился в кресле – бледный коренастый мужчина средних лет с брюшком, длинными изящными пальцами шулера. Кончики пальцев, суженные у основания первого сустава и слегка сплющенные, завершались аккуратными блестящими ногтями. Пальцы сжимали брелок на цепочке часов – лосиный зуб. Тони Резек потер изящные ладони. Серые, как море, глаза излучали покой.

Он снова сдвинул брови. Музыка действовала ему на нервы. Стремительное неуловимое движение – и Тони, словно по волшебству, оказался на ногах, все так же сжимая в ладони цепочку. Только что он сидел, развалившись в кресле, и вот уже стоит, слегка покачиваясь, спокойный и невозмутимый, а проделанное им с такой легкостью движение кажется оптическим обманом.

Аккуратно переступая по синему ковру маленькими ступнями в начищенных туфлях, Тони направился к арке. Музыка стала громче: раскаленная язвительная труба, поддержанная страстным лепетом бэнда. Слишком громко.

Рыжеволосая девушка, свернувшись на диване, молча смотрела на резную панель большого радиоприемника, словно видела за ней музыкантов с застывшими профессиональными ухмылками и потными спинами. Со всех сторон обложенная подушками, она походила на букет в блестящей обертке.

Девушка не повернула головы, кулачок все так же лежал на загорелой коленке. На ней была пижама из тяжелого полосатого шелка, вышитого черными бутонами лотоса.

– Любите Гудмена[70], мисс Кресси? – спросил Тони Резек.

Взгляд девушки лениво скользнул по нему. Даже в приглушенном свете от фиалковой синевы ее глаз становилось больно. Они были огромные, глубокие и совершенно пустые, а черты лица правильные, но лишенные выражения.