Неприятности в раю. От конца истории к концу капитализма

Или, если еще раз перефразировать Канта и Робеспьера: любовь без жестокости бессильна; жестокость без любви слепа, как недолгая страсть, легко утрачивающая свой напор. Че Гевара здесь перефразирует утверждение Христа о единстве любви и меча: в обоих случаях подспудный парадокс заключается в том, что именно жестокость, связь с насилием делает любовь ангельской, возвышает ее над обыденной неустойчивой и жалкой сентиментальностью. Эта связь толкает любовь за пределы природных ограничений человека и превращает ее в безусловный импульс. Поэтому, хотя Гевара определенно верил в преобразующую силу любви, вы бы никогда не услышали, как он напевает «all you need is love». Что вам нужно, так это любить с ненавистью или, как выразился Кьеркегор, необходимым следствием («истинного») христианского требования возлюбить своего врага является «требование ненавидеть возлюбленного из любви и в любви. <…> Настолько сильно – с человеческой точки зрения, до своего рода безумия – может христианство настаивать на требовании любви, если любовь должна быть исполнением закона. Поэтому оно учит, что христианин, если потребуется, сможет возненавидеть и отца, и мать, и сестру, и возлюбленную»¹³.

Такое понимание любви, в отличие от любви эротической, следует рассматривать – со всей той значимостью, какую ей придавал апостол Павел, – как сферу чистого насилия, сферу за пределами закона (законной власти), сферу насилия, которое не обосновывает и не поддерживает закон, сферу агапэ¹⁴. Следовательно, здесь мы имеем дело не с простой грубой ненавистью, требуемой жестоким и ревнивым Богом: «ненависть», предписанная Христом, является не какой-то псевдодиалектической противоположностью любви, а непосредственным проявлением агапэ. Именно сама любовь предписывает нам «отключаться» от того органического сообщества, в котором мы родились, – как говорит апостол Павел, для христианина нет ни мужчин, ни женщин, ни иудеев, ни эллинов. Итак, повторим, если акты революционного насилия являются «делами любви» в самом строгом кьеркегоровском смысле слова, то не потому, что революционное насилие «в реальности» направлено на установление ненасильственной гармонии. Напротив, подлинное революционное освобождение гораздо более прямо связано с насилием, это насилие как таковое (насильственный жест отвержения, установления различий, проведения линии раздела). Свобода – это не блаженно-нейтральное состояние гармонии и равновесия, а собственно насильственный акт, нарушающий это равновесие. Вот почему, если вернуться к фильму «Темный рыцарь: возрождение легенды», единственной истинной любовью в нем оказывается любовь Бейна, «террориста», очевидно противопоставленного Бэтмену.

Фигура Ра’с аль Гула, отца Талии, также заслуживает более пристального внимания. Ра’с, сочетающий в себе арабские и восточные черты, это агент добродетельного террора, служащего противовесом развращенной западной цивилизации. Его играет Лиам Нисон, обычно излучающий с экрана благородное великодушие и мудрость (пример – Зевс в его исполнении в «Битве титанов»), сыгравший в частности Квай-Гон Джинна в «Скрытой угрозе» – первой части киносаги «Звездные войны». Квай-Гон – рыцарь-джедай, наставник Оби-Ван Кеноби. Он же обнаружил Энакина Скайуокера и решил, что Энакин – Избранный, который восстановит баланс во вселенной, но проигнорировал предупреждения Йоды о неуравновешенности Энакина; в конце «Скрытой угрозы» Квай-Гона убивает Дарт Мол¹⁵.