Неприятности в раю. От конца истории к концу капитализма

Идея Слотердайка равнозначна превозношению фигур вроде Джорджа Сороса или Билла Гейтса как олицетворяющих имманентное самоотрицание капиталистического процесса: их благотворительная деятельность, их огромные пожертвования на социальные проекты – это не просто их личная идиосинкразия, будь то искренняя или лицемерная, а логическое завершение капиталистического обращения, необходимое в строго экономическом смысле, ведь оно дает возможность капиталистической системе отсрочить собственный кризис. Оно позволяет восстановить баланс, помогая перераспределить часть богатств в пользу действительно нуждающихся, минуя роковую ловушку – разрушительную логику обиды и принудительного государственного перераспределения богатства, способную привести лишь ко всеобщей бедности. (Можно добавить, что это также позволяет избежать другого способа восстановления некоего равновесия и утверждения тюмоса посредством суверенных расходов, а именно войн.) Или, если процитировать старую латинскую поговорку, velle bonum alicui: благотворительность (совершение добрых поступков) – занятие (развлечение) безразличных (тех, кому в действительности все равно).

Когда мы покупаем такие продукты, как зубная паста или прохладительные напитки, крышечка контейнера или бутылки часто бывает другого цвета и большие буквы на ней кричат: «20 процентов бесплатно!» – вы покупаете продукт и получаете излишки бесплатно. Возможно, мы могли бы сказать, что вся капиталистическая система обращается к нам аналогичным образом: «Купите глобальный капитализм, участвуйте в нем – и получите назад 20 процентов от него бесплатно в виде благотворительности и филантропических пожертвований!» Однако в случае капитализма крестный отец делает нам предложение, от которого мы можем и должны отказаться.

2. Кардиогнозис Du jambon cru?

Свобода в облаках

Визит к Джулиану Ассанжу в посольстве Эквадора в Лондоне декабрьским днем 2013 года вогнал меня в тоску, несмотря на любезность персонала. Посольство представляет собой шестикомнатную квартиру без двора, поэтому Ассанж не может выходить ни на ежедневные прогулки, ни даже в основной коридор, где его поджидают полисмены. Их всегда не меньше дюжины вокруг дома и в некоторых соседних зданиях. Один и вовсе сидит под крошечным окошком туалета на случай, если Ассанж попытается улизнуть через эту дыру в стене. Квартира кишит жучками, а интернет работает подозрительно медленно.

С какой же стати правительство Великобритании наняло почти пятьдесят человек на полный рабочий день, чтобы охранять Ассанжа под предлогом того, что он отказывается возвращаться в Швецию и подвергнуться допросу в связи с неэтичными действиями сексуального характера (обвинений против него не выдвинуто!)? Хочется представить себя сторонником политики Тэтчер и спросить: как это сочетается с требованиями строгой экономии? Если бы простой человек вроде меня разыскивался шведской полицией для выяснения обстоятельств схожего дела, Великобритания тоже охраняла бы его силами пятидесяти человек? А если серьезно, то вопрос таков: откуда проистекает столь непомерная жажда мщения? Чем ее заслужили Ассанж, его коллеги и их информаторы? В каком-то смысле представителей властей можно понять. Ассанжа и его коллег часто обвиняют в предательстве, однако в глазах самих властей они намного хуже предателей:

Даже если бы Сноуден тайно продавал свою информацию другой разведывательной службе, это бы все равно считалось частью «патриотических игр» и при необходимости его бы ликвидировали как «предателя». Однако в случае Сноудена мы имеем дело с явлением совсем иного рода – с жестом, ставящем под сомнение саму логику, сам статус-кво, уже долгое время служащий единственным фундаментом «западной» (не)политики. Этот жест, если угодно, рискует всем, без оглядки на прибыль, без собственных ставок: он идет на риск, поскольку основывается на позиции, что происходящее попросту неправильно. Сноуден не предлагал никакой альтернативы. Сноуден – или, точнее, логика его жеста, подобно, скажем, жесту Челси Мэннинг до него – и есть альтернатива¹.