Такая (возможно, слишком идеализированная и потому ложная) последовательность – это именно то, чего не хватает в бурной волне гнева, захлестнувшей современную Европу. Этот гнев, говорит Франко Бифо Берарди, «бессилен и непоследователен, поскольку сознательность и скоординированные действия кажутся недостижимыми для современного общества. Взгляните на кризис в Европе. Никогда прежде в своей жизни мы не были в ситуации с таким мощным революционным потенциалом. Никогда прежде в своей жизни мы не были столь бессильны. Никогда прежде интеллектуалы и активисты не были столь молчаливы и неспособны показать новый возможный путь»30
. Берарди обнаруживает причину этого бессилия во взрывном характере функционирования большого Другого (символической сущности нашей жизни) и медлительности человеческой реактивности (из-за культуры, телесности, болезней и т. д.): «…длительный неолиберальный режим вызвал эрозию культурных основ социальной цивилизации, являвшейся прогрессивным ядром современности. И это необратимо. Мы должны посмотреть правде в глаза»31. Вспышки бессильной ярости свидетельствуют о разрушительных последствиях глобальной капиталистической идеологии, которая сочетает индивидуалистический гедонизм с неистовой работой в условиях острой конкуренции, закрывая тем самым пространство для скоординированного коллективного действия. Вспомните мощнейшую волну протестов, охвативших в 2011 году всю Европу, от Греции и Испании до Лондона и Парижа. Даже если тогда не было какой-либо последовательной политической программы по мобилизации протестующих, эти демонстрации послужили частью широкомасштабного образовательного процесса: неустроенность и недовольство протестующих трансформировались в огромный коллективный акт мобилизации – сотни тысяч людей собрались на городских площадях и заявили, что с них довольно, что так не может продолжаться. Однако хотя такие протесты конституируют участвующих в них индивидуумов в качестве универсальных политических субъектов, они остаются на уровне чисто формальной универсальности. Эти протесты являют собой чисто негативный жест гневного отвержения и столь же абстрактное требование справедливости, но им не хватает способности превратить это требование в конкретную политическую программу. Короче говоря, эти протесты были еще не собственно политическими актами, а скорее абстрактными требованиями, адресованными Другому, от которого ожидается действие. Что можно сделать в такой ситуации, когда демонстрации и даже демократические выборы бесполезны? Только отстранение, пассивность и отказ от иллюзий могут открыть новый путь: «Только самодостаточные сообщества, оставляющие поле социальной конкуренции, могут открыть путь к новой надежде»32.