Неприкаянная

— И я его убил. Я думал, почему дедушка не шевелится, а он его боялся.

— И у тебя получилось?

— Да, — заявил ребенок, заглядывая мне за спину. — Вон дед уже встает.

Мои глаза, наверное, никогда не были такими большими, а челюсть не падала так низко. Он гадость убил! Слов нет! Старик действительно пытался подняться, потирая лоб, но так и остался сидеть на земле, уставившись на свои руки. Его взгляд, вполне уже осмысленный, заскользил, не задерживаясь, по всему, что нас окружало. Никакой живой черноты в его теле уже не было.

Время шло. Спасенный нами раб продолжал сидеть на земле, разглядывая нас, лес, себя, лошадей. Тишина, царившая в нашем странном обществе, никого из присутствующих, по-видимому, не напрягала. Успокоенный мною Ангел, устав ждать от старика каких-либо действий, заснул, закутавшись в свое любимое меховое одеяло, я пыталась найти ответ, что и как случилось, а пожилой мужчина, сидевший напротив меня, наверняка пытался осознать себя и свое положение. Долго так продолжаться, естественно, не могло. Я тоже устала, а завтра с утра пораньше нужно в лес поглубже уйти. Очень уж мне не хотелось, чтобы нас рядом с местом нападения на высокородного обнаружили. Кинув на старика сигнальную нить, просто обязанную меня разбудить, если он решит подойти к нам, я, как человек с чистой совестью, крепко заснула.

Разбудил меня, как ни странно, тихий разговор. Мой умудренный жизнью сын разговаривал со стариком, жизнь которому он спас вчера.

— Ты не хочешь жить? А зачем мы тогда тебя спасали?

— Вот и я не знаю зачем. Незачем мне теперь жить. Вот ты называешь меня дедом, а я ведь не такой уж старик. Мне было тридцать, когда я попал в рабство, и еще тридцать лет прошли мимо меня стороной. Я точно помню, что именно тридцать и еще тридцать. Больше ничего… И некуда мне теперь возвращаться. Никто меня не ждет. Как работник я никому не нужен. Кто будет такому старому деньги платить? Вот вы освободили меня. Думаете, благое дело сделали? Был рабом, хозяин обо мне заботился, а теперь мне только и остается, что милостыню просить и умереть под забором. Я даже имя свое вернуть не смогу. Магам за это большие деньги платить надо, а за изготовление бумаг, подтверждающих титул, если он у меня был, еще больше. Взять мне их неоткуда, и до дома своего я добраться не смогу. Запомни, деточка: никогда не освобождай рабов. Родные люди вычеркивают их из своей жизни, а бывшие хозяева выкинут из своей, и обречете вы их на погибель. Да, если еще и прознает кто, что ты это можешь делать, то охотиться за тобой будут до тех пор, пока не убьют. А мне теперь недолго осталось. Не пойду я никуда. Умирать лучше вот в таком месте, как это. Тихо здесь, лес, ветерок, птицы поют. Красота.

Так, сейчас этот дедуля мозги моему Ангелу запудрит, и будет малыш всю жизнь себя виноватым считать. Ишь, сидит, жалеет себя… В лоб ему, как вчера, настучать или слов хватит?

Придется вмешаться. Да и вставать пора. Скоро городские ворота откроют. Пора бы убираться отсюда.

— Так, дед… Ты, гляжу, разговорился. Жить он не хочет, потому как идти ему некуда. Так нам вот тоже некуда. Может, все втроем ляжем тут, на полянке, и будем ждать, пока стража из города набежит? Найдут они карету с телом твоего господина, воинов его и бандитов зарубленных найдут, а потом и до нас доберутся. Вот и не придется нам милостыню просить. Вздернут на площади, и будет у людей праздник. А еще проще будет, если ты сам к ним выйдешь. Побьют они тебя хорошенько, ты сам признаешься, что зарубил с особой жестокостью не только своего господина, но и тридцать хороших людей, которые мимо проходили. Что головой трясешь? Ты же помирать собирался! Передумал? Тогда пока чего умного не придумаешь, рот не открывай, а то с признанием вины вперед стражников к виселице побежишь, а я ускорение тебе придам. Поднимай свой костлявый зад, видишь, чай, каша разогрелась, поешь сейчас, жизнь лучше покажется.

— Матушка, — проговорил мой Ангел, и у сидящего напротив него деда чай мимо рта пролился из кружки, которую он взять уже успел и кусок хлеба из пальцев выпал. Я готова была поржать над его вытянувшейся физиономией, это только сынок ничего не заметил, а потому решила именно сейчас, немедленно выяснить все, что его волновало. — А этот дед приказал мне никогда больше таких, как он, не освобождать. Они что, правда все этого не хотят? А еще сказал, что меня убьют.

— Так мы и не собираемся никого освобождать. В королевстве теперь за новых рабов наказывать будут, а старым действительно деваться некуда. Король и его стража о них сами позаботятся и, когда решат, как с ними быть дальше, освободят. О том, что ты тоже умеешь их освобождать, мы никому не скажем и деду запретим, а всем, кто захочет тебя убить, я головы пооткручиваю. Кушай, мой хороший, уходить пора. Будем обходить город стороной.

— Нет, стойте! А как же я? — Гляди, старик ожил, еще и возмущается. — Какая мама? Куда двигаться? Почему мимо города?

— А почему я должна тебе все объяснять?

— Должна?