Непримиримые 2

Несколько минут иду в прострации, и к удивлению понимаю, что оказываюсь возле пресловутой стоянки, куда отбуксировали мой автомобиль. Даже внутрь заходить не надо и спрашивать, где мое чудо, я его примечаю тотчас. За сетчатым высоким забором, ограждающим раскидистую площадь, где разделенными полосами припаркованы и хорошие машины, и слегка помятые, и сильно побитые из разряда «металлолом». Моя ближе к будке смотрящего-охранника, в дальнем ряду, средней побитости.

Вцепляюсь в сетку забора, хотя бы на глаз оценивая состояние тачки. По виду ехать может, но участвовать в гонках — нет. Однозначно и категорически. От досады упираюсь лбом в сетку и бесцельно гляжу на «Ашечку».

Сколько зависаю в прострации, не знаю, но с запозданием замечаю у бордюра припаркованный черный внедорожник. Он как-то неуместно смотрится в этом месте. Словно клякса на чистом листе бумаги.

Стоит. Такой громоздкий, мрачный, одинокий… и явно по мою душу. Нехотя отлепляюсь от ограждения.

Первое окно со стороны пассажирского кресла опускается, являя миру каменное лицо охранника Шувалова старшего. Пристальный взгляд на меня, будто снайпер в прицельный объектив. Как в жутких кадрах криминального кино — задняя дверца распахивается и… никого.

Не тупая — меня приглашают сесть.

В тачку к бандитам!!!

Мило. Мне ведь не страшно?!. От слова «уссаться», но видимо, я все же тупая или очень воспитанная, если приглашают — невежливо отказываться. Вот и сажусь.

— Здравствуй, — сухо роняет Евгений Петрович, даже не посмотрев на меня.

Тачка начинает движение.

— Здрасти, — киваю, благо зубами не клацаю испуганно, выдавая степень моей паники. Сердце колотится в нездоровом ритме и где-то в голове, в животе ледяной узел стягивается. Сквозь гул и пульсацию процеживается мысль. Робко так…

Щекотливая: убьют — закопают, а на дознании, честными глазами глядя на следаков, скажут, что видеть не видели, понятия не имеют, куда могла пропасть. Кто их дур, бегающих за мажорами, знает?!. А если и подвозили, так ведь… сама упрашивала…

И вторая, куда более прозаическая — за брата босс волнуется.

— Мне нужна хорошая машина, — не наглая, но ушлостью с некоторых пор побаливаю.

Окутывает мурашковое молчание.

— Не многовато желаешь? — скупо отзывается босс.

— Думаете, продешевила? — озадачиваюсь своей непродуманности. А вдруг и правда, могу больше затребовать.

— Мне проще тебя закопать, — все же первая мысль была не лишена смысла и прозорливости.

— Повторяетесь, — ровно, хотя поджилки трясутся, как у зайца, лицом к лицу столкнувшегося с волком. — Но если бы было проще, — поясняю спокойно, — я бы давно кушала землю.

Опять молчим.

— На самом деле, для вас вообще ничего не будет стоить мое молчание, а закапывание, наоборот, обернется нервотрепкой и неприятностями.

— Ваше, — поправляет Шувалов. — Ваше молчание!

— Мое, — не менее упряма. — За других не скажу, хоть узакапывайтесь. Селиверстов — единственный сын. Амалия в отчаянии…

— Мне нет до этого дела, — безлико. — Родион в этом не замешан.

— Зато в другом…

— У тебя нет никаких доказательств.

— Тогда к чему разговор?

— Хочу закрыть с тобой дело, и больше никогда не видеть. Хочу быть уверенным, что не приплетете брата к выходкам его… знакомых…

— Тачка Селиверстова. Она в гараже вашего брата.

— Знаю, — кивает босс. — Ты же понимаешь, что Родиону, по сути, и предъявить нечего?

— По сути — нет. Но есть моральная сторона. Есть честь, и есть молчание. Не я к вам пришла — вы приехали, значит, такие слова и понятия для вас — не пустой звук.

— Не представляешь насколько пустой, — холодно и впервые окидывает морозных взглядом. — Брат просил с тобой уладить вопрос, поэтому я здесь.

— Я буду молчать, обещаю, и про тачку Рыси тоже.

— А что с ней не так? — удостаиваюсь задумчивого прищура.

— Я ее видела у дома Селиверстовых в ночь поджога.

— И как это связано с Родионом?

— Напрямую — никак, но опять же — его друзья, конфликт с Игнатом, кто умеет, найдет линейку и проведет нужные линии. Друзья начнут говорить… А если ищейка способный… и доказательства отыщет. Например, запись с камеры видеонаблюдения, — блефую, но приходится рисковать.

— Какая запись? — ровно, но в тоне едва прослеживается волнение.

— С камеры наблюдения в моем доме, — я тоже не лыком шита.

— Хочешь сказать, что придержала ее, просто… ради… — его недопонимание понятно. Нет причины, почему видеозапись не слила следакам.

— Я ничего не хочу сказать, — выкручиваться из собственной лжи очень сложно. Отворачиваюсь к боковому окну. — Игнат просил придержать информацию — я сделала.

— А ему какой резон? — напирает без напора.

— У них с Родионом вечные контры, хотел на этом сыграть, да не успел…

— И как эти мелочи могут урегулироваться машиной?

— Я же говорю — недорого беру. Тачка — мне. С меня — молчание. Ну и было бы очень мило с вашей стороны забыть о долге Славика.

— Накручиваешь… — кривит губы Евгений Петрович.

— С чего бы? Ни то, ни другое не требует от вас ни грамма затрат и усилий. Машина не ваша, долг — мифический.

— Где гарантии?

— Честное слово?

— Писать умеешь?

— А вы?

* * *