Непримкнувший. Воспоминания

Впрочем, у многих еще были в памяти, например, нежные слова Сталина: «наш Бухарчик», «мы его в обиду не дадим»… А затем этот Бухарчик вскоре по указанию того же Сталина был приговорен к смертной казни. Позже я читал его предсмертное письмо. В нем было столько искренности, столько мольбы, столько любви к Сталину, что, казалось, сплав этих чувств растопил бы и гранит.

– Коба, Коба! – взывал Бухарин из одиночной камеры смертника. – Ты же знаешь, что я ни в чем не виноват. Ты знаешь и мою безграничную любовь к тебе. Не лишайте меня жизни. Ну хочешь, пошлите меня до конца дней моих работать на Крайний Север. Я буду обходить стойбища чукчей, ламутов, юкагиров, читать им газеты, брошюры, вести беседы… Ну хочешь…

И он выдвигал один проект самоотверженнее другого. Только «не расстреливайте меня, не убивайте меня».

И Сталин, конечно, знал, что Бухарин действительно не виноват ни в чем таком, что требовало бы уголовной кары.

Но – пощады не было. Бухарина казнили.

Сталин знал и о какой-то фанатической любви и привязанности к нему Молотова, о его безупречной исполнительности в проведении директив партии, любых указаний Сталина. Это представляется невероятным, но казалось, что даже после беспричинного ареста П.С. Жемчужиной ничто не изменилось в отношении и преданности Молотова Сталину. И все же теперь, стоя на трибуне, Сталин с презрительной миной говорил о том, что Молотов запуган американским империализмом, что, будучи в США, он слал оттуда панические телеграммы, что такой руководитель не заслуживает доверия, что он не может быть в руководящем ядре партии.

В таком же тоне высказал Сталин политическое недоверие А. Микояну и К. Ворошилову.

Я, тогда необстрелянный новичок в этом зале, затаив дыхание слушал Сталина. А ощущение было такое, будто на сердце мне положили кусок льда. Я переводил глаза со Сталина на Молотова, Микояна и опять на Сталина.

Молотов сидел неподвижно за столом президиума. Он молчал, и ни один мускул не дрогнул на его лице. Через стекла пенсне он смотрел прямо в зал и лишь изредка делал тремя пальцами правой руки такие движения по сукну стола, словно он мял мякиш хлеба.

Очень нервничал А. Микоян. Речь он произнес очень мелкую и недобропорядочную. Он тоже, обороняясь от фантастических обвинений, не преминул брыкнуть Молотова: он-де постоянно общался с Вознесенским (это уже был сам по себе страшный криминал).

В конце своего выступления Сталин сделал такие выводы.

Надо образовать Президиум ЦК. Состав членов Президиума предложен был небывало широкий – 25 человек. Да 11 человек было предложено в качестве кандидатов в члены Президиума. В состав его вошли некоторые случайные, малокультурные или ничем не примечательные люди типа Л.Г. Мельникова, В.М. Андрианова, А.Б. Аристова, Н.А. Михайлова, Н.Г. Игнатова, И.Г. Кабанова, А.М. Пузанова и некоторых других. Таким образом, в отступление от традиций десятилетий состав Президиума (Политбюро) был разжижен за счет людей бесталанных и неизвестных партии и народу.

Возможно, что Сталин сделал это потому, что он хотел избавиться от всяких контактов с людьми, которых он в своей нарастающей мании страхов начал считать либо прямыми шпионами (К. Ворошилова), либо капитулянтами перед американским империализмом (В. Молотов и А. Микоян). А возможно, он кроме того намеревался избавиться от последних представителей старой гвардии в Политбюро (Молотова, Ворошилова, Микояна), которые пользовались признанием в партии и в народе.

Так или иначе, но неожиданно для всех Сталин предложил создать новый, неуставный, то есть партийно неконституционный орган – бюро Президиума ЦК. Оно и должно было выполнять функции прежнего всемогущего Политбюро. В этот верховный партийный центр Сталин предложил не включать В. Молотова, К. Ворошилова, А. Микояна. Это и было принято пленумом, как всегда, единогласно.

Однако даже при своей одержимости манией величия Сталин понимал, что нельзя так просто разделаться с этими видными деятелями партии, соратниками Ленина. Поэтому соблюден был необходимый декорум: Молотов, Ворошилов и Микоян формально сохранены были в верховном исполнительном органе партии, но фактически отстранены были от руководства, а образование бюро Президиума ЦК и невведение в него трех старейших деятелей партии сохранено было в тайне – не обнародовано в печати.

Пройдет немного времени, и Хрущев обойдется и без этих «условностей» – он одним ударом расправится сразу с семью членами Политбюро, нисколько не смущаясь тем, что один из них (К. Ворошилов) был главой государства, трое (В. Молотов, Г. Маленков, Н. Булганин) – главами правительства в разное время, а трое (Л. Каганович, М. Первухин и М. Сабуров) – первыми заместителями Председателя Совета Министров СССР.

Слушая на пленуме «аргументы» Сталина о «шпионстве» Ворошилова и «капитуляции перед американским империализмом» Молотова и Микояна, я, должно быть, впервые с леденящим душу чувством подумал: а не является ли все это результатом шизофренической мнительности Сталина?