Непримкнувший. Воспоминания

Через несколько лет, в 1957 г., я выступил с острой критикой Хрущева. В этой связи он мобилизовал многих своих приближенных, чтобы опорочить и обесчестить меня. В ход были пущены самые фантастические измышления, злобные фальсификации. В ряду других было, например, выступление бывшего министра совхозов СССР, а затем зам. министра сельского хозяйства РСФСР Т. Юркина на декабрьском Пленуме ЦК 1958 г. Он живописно рассказывал, как он, Юркин, и другие члены ЦК несколько раз были на заседаниях Президиума ЦК при обсуждении вопросов подъема целины и залежных земель. И «мы видели, как Никита Сергеевич ведет отчаянную борьбу с (тут перечислялись фамилии), яростно боровшимися против политики партии в области освоения целинных и залежных земель, угрожавшими, что это приведет к уменьшению уровня урожая зерновых культур с гектара, что поэтому сборы хлеба не увеличатся, а расходы государства на освоение целины не окупятся…» (см. стенограмму декабрьского Пленума ЦК 1958 г., с. 408–409. – Д. Ш.).

В числе других «яростно боровшихся против» Т. Юркин называл и мою фамилию. Это была прямая неправда. И Т. Юркин знал, что он говорит заведомую неправду. Увы, ни в 1954 г., ни в последующие годы я не выступал с критикой целинно-кукурузных прожектов Хрущева. Как экономист-аграрник, я, конечно, не мог не понимать глубочайших пороков этих прожектов. Но я, как и все мое поколение коммунистов, воспитывался в духе партийной одержимости и строжайшей дисциплины. Решения партии: ее съездов, пленумов, Политбюро, указания руководителей для меня были святыней. И всякие сомнения в отношении директив партии я считал бы святотатством. Поэтому, будучи главным редактором «Правды», я со всей обстоятельностью и безупречностью освещал и популяризировал на страницах газеты все решения партии по вопросам сельского хозяйства, в том числе и об освоении целины.

Теперь, когда истекшие годы прояснили все, как на проявленной фотопластинке, мне, может быть, и лестно было бы предстать в той роли, в какой изображал меня Юркин. Но, как говорится, Платон мне друг, но истина дороже.

Как член ЦК и главный редактор «Правды» я присутствовал на всех пленумах ЦК, многократно бывал и на заседаниях Президиума ЦК. Но я ни разу не был свидетелем «яростной борьбы» или «отчаянной борьбы» со стороны кого бы то ни было по вопросу о распашке целинных и залежных земель.

Это был еще «медовый период» в руководстве после смерти Сталина. Все старались сохранять полное единство в руководящем ядре во что бы то ни стало, не перечить без крайней необходимости, уступать друг другу где и в чем это возможно.

Единственным, кто делал критические замечания по хрущевским проектам подъема целины, был В. Молотов. Он не отрицал возможности введения в оборот части целинных земель, но не в таких масштабах и не с такой безрассудностью. Он не голосовал против резолюций, предлагавшихся на заседаниях Президиума и на пленумах ЦК, но он делал конкретные замечания и предостерегал против перехода от интенсивного к экстенсивному способу ведения сельского хозяйства. Но эти деловые замечания и предложения, высказанные к тому же в корректной форме, не были тогда приняты.

На сентябрьском Пленуме ЦК 1953 г. произошло событие, которое сыграло роковую роль в последующем развитии страны и в жизни партии.

Я уже упоминал, что вскоре после смерти Сталина Хрущев потребовал восстановить пост Первого секретаря ЦК и избрать на этот пост его, Хрущева. На сентябрьском Пленуме ЦК с таким предложением выступил Г. Маленков, и пленум единогласно принял его.

С этого времени началось ускоренное и все большее обособление Первого секретаря среди других членов Президиума ЦК, все большее усиление его роли и значения. Этому способствовали сложившиеся за последние десятилетия традиции.

Сталин обладал безграничной властью. Получить согласие или одобрение Сталина по какому-либо вопросу означало решить его окончательно и бесповоротно. Поэтому, если кому-либо удавалось попасть к Сталину и услышать его мнение или лаконичное замечание о том-то, это замечание, или мнение, или даже простая реплика на собрании или заседании приобретали силу непреложного закона. В духе высказанного мнения, замечания или реплики немедленно принимались решения ЦК или правительства, выдвигались или погибали люди.

Ленин видел в такой безграничной власти одного лица величайшую опасность для партии, для революции. Известно, что в своем политическом завещании он писал о необъятной власти, сосредоточенной в руках Сталина на посту генсека, и предлагал сместить Сталина с этого поста.

Но при Ленине и в первые годы после смерти Ленина власть Сталина еще ограничивалась и контролировалась тем, что партия, Советы, правительство, Политбюро, Оргбюро, Секретариат, профсоюзы были полнокровными, жизнедеятельными организмами. Слово Сталина, мнение Сталина становилось абсолютным законом лишь по мере устранения с политической арены, а затем физического уничтожения всех, кто выступал или мог выступить с критикой Сталина.