Непримкнувший. Воспоминания

Роль Генерального секретаря (а именно в таком качестве выступал Сталин в большую часть периода своего пребывания у кормила власти) стала невероятно гипертрофирована. Сложившееся при Ленине разумное разделение функций между правительством и ЦК было стерто. Отныне любой сколько-нибудь существенный политический, международный, хозяйственный, культурный вопрос, до его постановки в правительстве, должен был быть рассмотрен в ЦК. А в ЦК решение по нему целиком предопределялось мнением и словом Генерального секретаря.

За правительством же все в большей мере оставалась лишь функция оформления принятых в ЦК решений.

Такая система взаимоотношений между партийными и советскими (позже – хозяйственными, профсоюзными) органами прорастала все глубже, вплоть до райкомов и райисполкомов партии. И в этом звене только мнение и слово Первого секретаря стало определять все.

Это вело не только к огромному разбуханию партийного аппарата, ненужному дублированию работы, но и к явному обезличиванию советских, хозяйственных, профсоюзных и других органов в механизме Советского государства.

После смерти Сталина сложившаяся система взаимоотношений между партийными и советскими органами и вопрос о роли и месте Генерального секретаря в общем механизме руководства и управления страной критически пересмотрены не были. Сделавшись Первым секретарем ЦК, Хрущев просто надел уже разношенные и удобно подогнанные Сталиным валенки и потопал в них дальше.

Больше того. Незадолго до смерти сам Сталин то ли разумом, то ли инстинктом почувствовал все несовершенство и всю опасность системы единоличного управительства. Может быть и потому, что среди своего ближайшего окружения он не видел фигуры, которая, по мнению Сталина, могла бы стать достойным его преемником. Он не раз говорил на узких заседаниях:

– Вот умру, что будете делать без меня? Ведь пропадете же!

Возможно, что для предотвращения этого «пропадания» он в последний период своей жизни мучительно искал какие-то новые формы коллективизма в руководстве. Уже говорилось, что в своей речи на XIX съезде партии, которая стала его лебединой песней, Сталин взывал к коммунистам всего мира стать знаменосцами и поборниками демократии. Сразу после съезда Сталин предложил создать высшие коллективные органы партийного руководства важнейшими областями государственной и партийной жизни: Постоянную комиссию по международным вопросам во главе с Г. Маленковым, Постоянную комиссию по военным вопросам во главе с Н. Булганиным, Постоянную комиссию по идеологическим вопросам, руководство которой было поручено мне, и т. д.

Хрущев не пошел по этому пути. Он избрал проторенный путь, который сам Сталин настойчиво прокладывал предыдущие тридцать лет – путь единовластия.

И очень скоро сложилось положение, при котором для того, чтобы провести через высшие партийные или правительственные инстанции всякий сколько-нибудь существенный вопрос, нужно было получить согласие Хрущева. Снова возродилась безотказная сталинская формула-пароль, но лишь с другой персонификацией: «Доложено Никите Сергеевичу», «Согласовано с Никитой Сергеевичем», «Никита Сергеевич – за». Этого было достаточно для оформления постановления, для отпуска средств, для назначения кого-либо на высокий пост и т. д.

Но иная персонификация имела для дела огромное значение.

Сталин был всесторонне образованным марксистом. Он прошел большую школу жизни и революционной борьбы. Он обладал огромным опытом партийной и государственной работы. Он был мудр и нетороплив при решении вопросов. Поэтому необдуманные, опрометчивые решения у Сталина были почти невероятны.

Хрущев был дремучий невежда. Человек очень импульсивный. Став Первым секретарем ЦК, он очень ревниво оберегал свой престиж. Решение какого-либо вопроса без его ведома он квалифицировал как обход партии и обрушивался на «виновного» со всей яростью. Несогласие в чем-либо с ним, любое критическое замечание в его адрес он рассматривал как несогласие с партией, как критику «генеральной линии партии», и «виноватый» сразу становился «уклонистом».

Поэтому все полагалось «согласовывать с Никитой Сергеевичем».

Но все знать невозможно. К тому же Хрущев был малограмотным человеком и не любил кропотливо изучать вопросы. Он всегда должен был что-то говорить, кого-то поучать, ораторствовать, куда-то мчаться, чокаться на званых обедах… И когда с ним «советовались», когда ему докладывали вопросы, он мог принимать случайные, противоречивые, необоснованные, порой самые невероятные решения, решения по наитию, по настроению. Тем не менее они приобретали силу закона.

Зная это, нередко всякого рода ловкачи и проныры, в том числе и из высокорангированных людей, старались «согласовать вопрос с Никитой Сергеевичем» в «подходящую минуту», «под хорошее настроение», а то и в момент его «весело-возбужденного» состояния.

Вряд ли нужно говорить, что такие решения партия и государство оплачивали подчас дорогой ценой, миллиардами рублей, а подчас они определяли судьбы людей. И апеллировать было уже не к кому: слово Первого секретаря – закон.