Непринятый финал (СИ)

— Я хотела бы знать, какой она была. На самом деле, – сказав это, Солана вздохнула и провела ладонью по лобным пластинам, выдавая своё напряжение. – Когда напали Жнецы, и всё в один момент пошло наперекосяк, я много думала, Гаррус. О нашей семье, о тебе, о папе, о том, как за последние годы мы друг от друга отдалились, не желая быть слабыми. Отец с ума сходил из-за маминой болезни, но предпочитал горевать, запираясь у себя в кабинете, а выходя оттуда, прятался за приличествующей турианцу маской сдержанности и стойкости. Ты – так на него похожий своим проклятым упрямством – всё время рвался выбраться из его тени и пройти собственной дорогой, и, в конце концов, даже перестал пытаться объяснить свою позицию. Я просто тихо свирепела, злясь на него, на тебя, на Духов… может быть, даже на маму, как бы ужасно это ни звучало. – Солана дернула головой. – И когда её не стало, я поняла, что только она и держала нашу семью вместе. На самом деле наш дом рухнул не в тот момент, когда его разнесли Жнецы, а когда она перестала дышать. После этого мы стали просто соседями, воспринимающими друг друга как должное, но совершенно не способные понять. И даже не замечающие, что это необходимо. – Она повернулась, посмотрев брату в глаза. – Я думала, что потеряю и тебя, Гаррус. Я думала, что эта война заберет всех, кого я люблю. Когда нас эвакуировали, отца ранило – оказалось, что совсем пустяковая царапина, но в тот момент, когда он начал заваливаться на землю я как наяву увидела, что вот сейчас он умрет от этой раны, ты не вернешься из какой-нибудь очередной секретной миссии «Нормандии», а Тарис – из очередной битвы. Это было…

— … как задыхаться в космосе, – негромко сказал Гаррус, не сводя с неё глаз. Он знал это чувство. Оно часто приходило к нему на Омеге. Снова и снова в голове прокручивались сводки из рапортов выживших, а воображение с садистской педантичностью дорисовывало остальное.

— Да, - тихо сказала Солана, и на этот раз даже не попыталась скрыть боль, отразившуюся в глазах. – Когда всё обошлось, я себе пообещала, что больше ни минуты не потрачу попусту. – Она усмехнулась, дернув мандибулами. – Видел бы ты лицо отца, когда я сказала, что проклятущей политике невмешательства пришел конец.

— О да, могу себе представить, - Гаррус поневоле ответил на усмешку. Лицо их отца действительно должно было быть впечатляющим. – И как он отнесся?

— Упрямо, как и всегда. Но больше я не дам его упрямству одерживать верх. Или твоему. Или своему собственному. К Духам все эти каменные выражения и сдержанность. Жизнь слишком короткая, чтобы тратить её на это. Поэтому я на всё наплевала и вышла за Тариса. Поэтому я здесь. Я хочу вернуть нашу семью, Гаррус. Я понимаю, что вновь завоевать доверие не просто, но я бы очень этого хотела. Я хотела бы наверстать те годы, которые мы, как идиоты, провели, ограничиваясь фразами вроде «у меня всё в норме, а как ты?». Поэтому я спрашиваю. Не из пустого любопытства, просто вижу, что она для тебя много значила, и я хотела бы знать, какой она была на самом деле. Для тебя. Если ты, конечно, готов об этом говорить.

Гаррус смотрел в лицо сестры, и ему хотелось на нее накричать. Рявкнуть что-нибудь злое и жестокое, послать подальше и вытолкать с этого балкона, из этого дома, из своей жизни. Она хотела вернуть семью, но Гаррус не мог вернуться. И мысль о том, чтобы даже попытаться сделать вид, что всё «как прежде», вызывала в нем иррациональное отторжение и злость. Ничего уже не будет как прежде. Никогда. Он уже открыл рот, чтобы сообщить об этом сестре, но слова так и не прозвучали.

Если уж смотреть правде в глаза до конца, то Солана пыталась идти вперед и исправлять то, что – как ей казалось – ещё возможно исправить. Это было куда более конструктивным подходом, чем просто захлопнуть дверь и оставаться наедине с разъедающей мыслью о собственном бессилье что-либо изменить. Взгляд турианца снова упал на портрет Шепард. Как он посмотрит ей в глаза потом, если всю оставшуюся жизнь проведет жалея себя и топя горе в алкоголе или чьей-нибудь крови?

— Хорошо, Сол, - негромко сказал Гаррус после затянувшейся паузы. – Я расскажу тебе о Шепард. С самого начала, если захочешь.

Глаза Соланы радостно вспыхнули, она выдохнула облегченно, а мандибулы разлетелись в открытой улыбке. Гаррус давно не видел, чтобы сестра столь ярко проявляла свои чувства, во всяком случае, положительные. Она и правда изменилась. Или старалась измениться, по крайней мере.

***

Очнувшись на операционном столе Цербера Шепард не успела задуматься о том, как она тут оказалась, и почему последним ее воспоминанием было беспомощное барахтанье в космосе. Она умирала там, среди звезд над Алкерой. Умирала и знала это. Ей было страшно и больно, а ещё её пронизывала ярость. Всё не должно было закончится так. Они не могут проиграть! Это было последней её мыслью перед тем, как мозг отключился – всё утонуло в темноте. А потом свет снова разгорелся, принеся с собой дискомфорт и растерянность. А ещё – звуки стрельбы и протяжные гудки аварийной сирены.