Непрочитанные письма

— И людей мы дергаем: давай! давай! давай! — говорил Анатолий Васильевич Сивак. — Нельзя же так бесконечно. Пласты этого не выдерживают, а человек... Он, конечно, терпеливее, выносливее, но тоже до определенных пределов. Быть может, уже теперь — предел? Вот мы и покатились тихонечко под горку. Сургут опять нас обошел.

— Мне рассказывали, что в Сургуте особенно хороши дела в лёвинском УБР. В чем тут причина, на ваш взгляд?

— Во-первых, Лёвин — это Лёвин. Всегда Лёвин. Во всем. Во-вторых, и это, по-моему, главное, — Лёвин выпел все вспомогательные службы прямо на месторождение, решил вопросы стыковки со смежниками. Как это ему удалось — не знаю, но дело пошло. В-третьих, мне кажется, в лёвинском УБР еще не наступил предел компетентности: цель и средства достижения цели у него сбалансированы. Ну, а в-четвертых — то же самое, что и во-первых: Лёвин — это Лёвин.

Вечером мы с Метрусенко пили чай, и не только чай, но разговор складывался вяло: у меня не шла из памяти беседа с Сиваком, Федину голову туманили мысли о предстоящих экзаменах, и он все время норовил свести сюжет наших посиделок к обсуждению темы «Революционная лирика Блока и Маяковского». Повспоминали мы старых друзей, о Макарцеве поговорили и о Толике Мовтяненко, не замедлил Федя съехидничать по поводу мемуаров Серикова, обнародованных в «Ленинском знамени».

— Вот ведь какой человек, а! — возбужденно говорил он. — Муравленко лично его рекомендовал. Да Виктор Иванович и слыхом про него не слыхивал! Сериков! Ас бурения! Ну надо же!

Неизвестно, куда бы завел нас бессмысленный разговор о недостатках Серикова и достоинствах Метрусенко, если бы не вырос в дверях здоровенный балбес с нахальными глазами.

— Узнаешь? — спросил Метрусенко. И протянул любовно: — Колька-а...

Трудно было, конечно, предположить, что кроткое шестилетнее существо, любимым занятием которого было регулярно объявлять бойкот детскому саду и по этому случаю запираться в сортире, где, сидя на толчке, неутомимый пацан в течение нескольких часов проникновенно пел: «Грусть моя, ты покинь меня...» — вымахает в плечистого молодца, снисходительно поглядывающего на двух седых, безнадежно дряхлых старичков, которые притулились в полумраке кухни и, скрипя суставами, похлопывают друг друга по плечу: «А помнишь?..»

— Девятый класс заканчивает, — сообщил Метрусенко. — Заодно ходит на курсы автослесарей. — И добавил горделиво: — Технику любит — весь в меня! Понятно, я ему помогаю...

Как и все мы, подумал я, отцы, имеющие взрослых современных детей, Федор явно преувеличивал свое влияние на сына.

— Где? — требовательно спросил Колька.

— Что?

— Кожанка. Сегодня ж среда.

— А-а... — сказал Федор. — В шкафу возьми. И пояснил: — Он и на занятия в аэроклуб записался, хочет после школы учиться на военного летчика. Может, еще и космонавтом станет.

— Как Галка? — спросил я.

— Да я уже дважды дед, не говорил тебе разве! — восторженно закричал Федор. — Вышла замуж, родила двух девочек, но вообще-то оказалось, что детей у нее четверо.

— Как это?

— Понимаешь, у парня, за которого она вышла замуж, двое братишек маленьких, родителей нет, вот она всех обихаживает... Но вообще хорошо живут, хорошо. Недавно мы у них с «мамой Шурой» в гостях были...

Вот так-то, Галка, птица-Галка, гибкое пленительное создание. Ворожил я тебе, ворожил судьбу Надежды Павловой или Людмилы Семеняки, а ты уже нашла свою экологическую нишу. Но, быть может, именно это было предназначено и в этом твой главный талант? Может, зря рассусоливал я про то, что, мол, будь в городе то да это, жизнь твоя и многих других твоих сверстников сложилась бы иначе...

— Все-таки здорово, — мечтательно сказал Метрусенко, — что у нас аэроклуб открылся. Я ходил туда, спрашивал. Говорят, у парня способности. А если б не было аэроклуба, кто бы про его способности узнал? Вот так-то, Яклич. Меняется жизнь. К лучшему.

— Она-то меняется, — проворчала «мама Шура», появляясь на нашем «мужском плацдарме». — Ты вот только никак не меняешься, дуролом несчастный...

— А что мне теперь? На работу хожу через два дня на третий. Хоть рыбалкой подзаймусь. В бурении-то уже и позабыл, как щука выглядит. Или опять же карась...

— Ты мне зубы рыбалкой не заговаривай! Думаешь, я не знаю, что за работа у тебя сейчас?!

— Работа как работа. Спокойная. Всегда на свежем воздухе. Сдам за десятилетку экзамены — поеду в Ахтырку, сдавать за техникум...

Вот раздухарился Федя, подумал я. Десятилетка, техникум... А когда лет пять назад я поинтересовался, думает ли он хотя бы восьмой класс осилить, он ответил недоуменно: «Зачем? У Мовтяненко техникум, а все равно вира-майна я гоняю быстрее...»

— Сдам за техникум — поставят меня на должность районного инженера, — продолжал Метрусенко. — Форму уже выдали. Красивая форма — вишь, «мама Шура»?

— Инженер... Форма... — вздохнула жена Федора. — Эх, Федя, Федя, ну до чего же ты у меня простодырый! — И заплакала. — Ты бы человеку хоть карточки показал, пусть полюбуется, как вы там в форме красуетесь!