Непрошеная повесть

Дни блаженства, дни отрады,
праздничные дни —
Нам утехи, как награды,
принесли они.
Пусть, мелодией певучей
долы огласив,
Дарит радостью созвучий
праздничный мотив!

Тут уж и государь Камэяма подхватил песню, присоединив свой голос к голосу старшего брата.

– Простите старухе докучные речи, – сказала госпожа Омияин, – но повторю снова… Горестно родиться в грешном мире в гиблое время, когда захирела святая вера¹⁰, но все же я сподобилась, недостойная, высокого звания государыни, вы оба, мои сыновья, по очереди взошли на императорский трон, меня дважды именовали Матерью страны…¹¹ Мне уже больше шестидесяти лет, и я без сожалений расстанусь с миром. Единственное мое желание – возродиться к новой жизни в высшей из девяти райских сфер! Мне кажется, что сегодняшняя музыка не уступает той, что звучит в раю, и даже пение самой птицы Калавинки¹² не слаще того, которому мы сейчас здесь внимали… Хотелось бы, если можно, еще раз услышать какую-нибудь песню имаё! – С этими словами она пригласила обоих сыновей к себе за занавес, придвинула низенькую ширму, наполовину приподняла занавес, и оба государя вместе запели:

Как забыть мне нашу встречу!
В сердце память о былом:
Ожиданьем полный вечер,
Ночь счастливая вдвоем,
Шепот страсти, пыл обета —
Словно призрачные сны,
В час разлуки, в час рассвета
Лик померкнувшей луны.
Будто вновь я вижу это,
Рукава влажны…

Словами не описать, как прекрасно звучали их голоса! Потом, расчувствовавшись от выпитого саке, оба прослезились, стали вспоминать минувшие времена и наконец, растроганные, покинули зал. Государь остался ночевать во дворце Оидоно, император Камэяма пошел его проводить. Дайнагон Сайондзи, сославшись на нездоровье, удалился. Государя сопровождали только несколько молодых придворных.

Оба государя легли в одном покое.

– Из прислуги никого нет, – сказал мне государь, – поэтому оставайся сегодня при опочивальне! – И тут же приказал: – Разотри мне ноги!

Я стеснялась присутствия государя Камэямы, но заменить меня было некому, и, стало быть, надо было повиноваться, как вдруг государь Камэяма сказал:

– Прикажи ей, пусть она спит рядом с нами!

– Нидзё в тягости, – сказал ему государь, – она жила дома, я вызвал ее неожиданно, только потому, что не взял с собой других женщин. По всему видно, что ей уже трудно исполнять обычную службу. Как-нибудь в будущем, в другой раз…

Но государь Камэяма настаивал:

– Ведь в вашем присутствии ничего предосудительного случиться никак не может! Император Судзаку не пожалел отдать принцу Гэндзи даже родную дочь, принцессу Третью, почему же вы ни за что не соглашаетесь уступить мне Нидзё? Разве я не говорил вам, что охотно предоставлю в ваше распоряжение любую даму из моей свиты, стоит вам только пожелать?.. Как видно, вы пренебрегаете моим великодушием…

В эти дни Сайгу, прежняя жрица богини Аматэрасу, жила у госпожи Адзэти, бывшей кормилицы государя Камэямы. Он пригласил ее сюда, потому что как раз в то время усиленно добивался ее расположения. Государь приказал мне остаться рядом, но вскоре крепко уснул, ибо чересчур много выпил. Кругом не было ни души.

– Незачем выходить куда-то! – сказал государь Камэяма, загородил спящего государя ширмой и увел меня за ширму, а государь об этом ведать не ведал, и это было настоящее горе!

Когда стало светать, государь Камэяма вернулся в свою постель рядом с государем и разбудил его.

– Как я заспался! – воскликнул он. – А Нидзё, наверное, убежала?

– Нет, она только что была здесь, – отвечал государь Камэяма, – спала всю ночь рядом с вами…

Я содрогнулась от страха, услышав подобную ложь, в душе уповая лишь на то, что была неповинна в этом грехе, но в этот день государь не присылал за мной.

Вечером наступил черед прежнего императора Камэямы устраивать пир. Распорядителем он назначил Кагэфусу, одного из своих придворных, вассала дома Сайондзи.

«Вчера распорядителем был Сайондзи, – шептались люди, – а сегодня всего-навсего Кагэфуса… Конечно, он выступает от имени государя, но можно ли ставить на одну доску людей столь различного положения?..» Впрочем, пир был устроен как полагалось: и вино, и закуски приличествовали случаю. Госпоже Омияин поднесли миниатюрную скалу, свернутую из ткани, и лодочку из ароматической смолы, полную душистого масла, все это покоилось на подставке с узором, изображавшим воду. Государь получил миниатюрное изголовье из благоуханного дерева в серебряном ларчике, женщины – хлопчатую вату и нитки в виде ниспадающих со скалы струй водопада, мужчины – разноцветную кожу и ткани, свернутые наподобие плодов хурмы.