Непрошеная повесть

Свиток четвертый

Я покинула столицу в конце второй луны, на заре, когда в небе еще светился бледный рассветный месяц. Робость невольно закралась в сердце, и слезы увлажнили рукав; казалось, месяц тоже плачет вместе со мной, ибо так уж повелось в нашем мире, что, покидая дом свой, никто не знает, суждено ли вновь вернуться под родной кров…

Вот и Застава встреч – Аусака¹. Ни следа не осталось от хижины Сэмимару², некогда обитавшего здесь и сложившего песню:

В мире земном,
живешь ли ты так или эдак —
что во дворце,
что под соломенной кровлей —
всем один конец уготован…

В чистой воде родника увидала я свое отражение в непривычном дорожном платье и задержала шаг. Возле родника пышно расцвела сакура, всего одно дерево, но и с ним было жаль расставаться. Под деревом отдыхали путники, несколько человек верхом, с виду деревенские жители. «Наверное, тоже любуются цветением сакуры…»

Горных вишен цветы!
Вы, точно суровые стражи,
сердце приворожив,
столько путников задержали
на Заставе встреч – Аусака…

…Вот наконец Зеркальная гора – Кагамияма и дорожный приют Зеркальный. По улице в поисках мимолетных любовных встреч бродили девы веселья. «Увы, таков обычай нашего печального мира!» – подумала я, и мне стало грустно. Наутро колокол, возвестивший рассвет, разбудил меня, и я вновь отправилась в путь, а грусть все лежала на сердце.

Я к Зеркальной горе
подхожу с напрасной надеждой —
разве в силах она
вновь явить тот нетленный образ,
что навеки в сердце пребудет?..

…Дни шли за днями, и вот я добралась уже до края Мино, пришла в местность, именуемую Красный холм – Акасака. Непривычная к долгому странствию, я очень устала и решила остаться здесь на целые сутки. При постоялом дворе жили две молодые девы веселья, сестры, родственницы хозяина. Они играли на лютне, на цитре, и обе отличались таким изяществом, что напомнили мне прошлую дворцовую жизнь. Я угостила их саке и попросила исполнить что-нибудь для меня. Старшая сестра стала перебирать струны, но печальный лик и слезы, блестевшие у нее на глазах, невольно взволновали меня, – казалось, в судьбе этой девушки есть нечто сходное с моей собственной горькой долей. Она поднесла мне чарку саке на маленьком подносе и стихи:

Не любовь ли виной
тому, что от бренного мира
устремилась душа?
Если б знать, куда улетает
струйка дыма в небе над Фудзи?..

Я никак не ожидала услышать в этой глуши столь изысканные стихи и ответила:

Дым над Фудзи-горой,
прославившей землю Суруга,
вьется ночью и днем
оттого, что огнем любовным
неустанно пылают недра!..

Мне было жаль расставаться с обеими девушками, но долго оставаться здесь я не могла и снова пустилась в путь.

У прославленной переправы Восьми мостов – Яцухаси оказалось, что мосты исчезли, вода тоже давно иссякла. Впрочем, ведь я тоже отличалась от странника из «Повести Исэ» – он был с друзьями, а я – совсем одинока³.

Как лапки паучьи,
на восемь сторон расползлись
печальные думы —
и следа не осталось нынче
от Восьми мостов – Яцухаси…

Придя в край Овари, я прежде всего направилась к храму Ацута. Еще не входя в ограду, я вспомнила, как покойный отец в бытность свою правителем здешнего края возносил в этом храме молитвы о благоденствии на ежегодном празднестве в восьмую луну и в этот день всегда дарил храму священного коня. Когда отец слег в болезни, от коей ему не суждено было исцелиться, он тоже отправил в дар храму коня и шелковую одежду, но по дороге, на постоялом дворе Кояцу, конь неожиданно пал. Испуганные чиновники поспешно отыскали в управе края другого коня и поднесли храму; узнав об этом, отец понял, что бог отвергает его молитву… Да, о многом вспомнилось мне при виде храма Ацута, невыразимая грусть и сожаление о прошлом стеснили сердце. Эту ночь я провела в храме.

Я рассталась со столицей в конце второй луны, но, непривычная к странствиям, не могла идти так быстро, как бы хотелось; наступила уже третья луна, когда я наконец добрела до края Овари. Месяц ярко сиял на небе, мне вспомнились небеса над столицей – в лунные ночи они были точно такими, и чудилось, будто дорогой сердцу облик все еще близко, рядом… Во дворе храма деревья сакуры сплошь покрылись цветами, как будто приурочив к моему приходу пышный расцвет. «Для кого благоухают эти цветущие кроны?» – думала я.