Непростое наследство

В хорошую погоду море перед закатом затихало. Но на узком пляже, протянувшемся до отвесной скалы, выступающей в море, смотреть на которую в полдень невыносимо, не приложив к глазам ладонь, не было ни души. Приезжих из Леайта морем не удивить — они не задерживались. Ближайшая деревня далековато, а путников, решивших заночевать на берегу не нашлось. Сшейд меня дернул поддаться на уговоры и все-таки сбросить обувь. Ходить по песку в туфлях то еще удовольствие, хотя, чую, его придется вытряхивать даже из волос. Наверное, до таверны след протянется.

— Поверить не могу, что согласилась, — я осторожно ступила на сырую полосу от только что отступившей воды. И тихонько вскрикнула, когда ступни защекотали мелкие песчинки, принесенные следующей волной.

— Цела? — усмехнулся Реджис, в которого я тут же вцепилась.

— Посмотрим.

Подобрала намокший по краю подол и медленно пошла вперед.

— Не такое море и страшное, правда?

Ноги быстро привыкли к теплой воде. Песок не лип коже, не был полон мусора и не мешал двигаться. Он оказался таким плотным, что надумай я побежать по берегу, как в детстве, не увязла бы. Как если бы все вернулось на много лет назад — стоит оглянуться, и я бы увидела маму, сидящую в сторонке, в легком платье, с длинными, наспех сплетенными в косы, влажными волосами, услышала бы ее голос, напевающий песню о моряке, что обещал своей возлюбленной вернуться. Она всегда ее пела — одну и ту же. Медленно, негромко, часто не попадая в мотив и неизменно глядя на горизонт. А я, еще совсем маленькая, бегала по кромке набегающих волн; плескалась, поднимая брызги; кружилась, прыгала и представляла, что вот-вот вдали покажутся паруса и приплывет корабль, и мама больше никогда не будет такой печальной.

— Сорель? — позвал Реджис. Я обернулась, наступила на гладкий камешек и отпрянулась в сторону.

— Не страшное, значит? А если бы поранилась?

В ответ он притянул к себе, заставляя выпустить из рук подол. Тот сразу намок.

Когда море перестало пугать? Я еще упиралась, пытаясь его возненавидеть, но, увы, почему-то не выходило. Как и в детстве, оно завораживало и заставляло отодвинуть горькие воспоминания куда-то далеко-далеко. Я помнила, что где-то у чужих берегов, под толщей воды навсегда погребен корабль отца, с гибели которого и начались мои несчастья. Но теперь это знание будто утратило значение, перестало отравлять кровь.

— Я бы взял вину на себя, клянусь.

Здесь и Реджис выглядел другим — без привычного строгого костюма, в закатанных брюках и рубашке с развязанными тесемками, с растрепанными ветром волосами, в которые так и хотелось погрузить пальцы. Улыбался, скинув тяжелый отпечаток пережитого, говорил глупости, совершенно ему не свойственные и, главное, полностью приналежал мне, не прятался за маской положенной на людях учтивости.

Голова шла кругом и от волн, ласкающих кожу, и от бесконечной легкости оттого, что неприятности позади, и от собственных чувств, из-за которых я казалась себе такой воздушной и свободной, что готова взлететь. Хотелось задержать солнце, клонившееся к линии горизонта, чтобы день не заканчивался и не приходилось возвращаться в Леайт. И переживая все это, я сама себе не верила.

— Что скажешь теперь? Как тебе море? — спросил Реджис, оторвавшись от моих губ. Очередная волна оказалась сильнее предыдущих, разбилась прямо о нас и соленые брызги оказались повсюду — на волосах, лицах, одежде.

— Оно нравится мне чуточку больше. Самую малость, — я убрала с его щеки налипшую прядь волос. — И я никогда не была в этом месте.

— Почему никто из местных не понимает, как им повезло? — спросил, когда мы снова двинулись вперед. — В Верхней Брандии выйдешь на берег — ветром унесет. Даже летом. А здесь и теплый плащ почти не нужен.

— Не вздумай сказать, что тебе нравится Леайт. Хотя, — я взглянула на острую верхушку скалы, над которой с криками кружили птицы. Развернулась и на свой страх и риск зашагала спиной вперед. — Сюда можно приезжать почаще.

— Тогда давай искупаемся?

— Ну нет. Это уж слишком.