НепрОстые

переписываться с Каролиной, но тайный цензор МВД Леопольд Авзегер, который вел его переписку, сделал так, что до жены дошло только первое письмо, в котором дед писал, что все хорошо. Все дальнейшие письма оставались у цензора, и дед только получал от Каролины отчаянные просьбы ответить, уверения, что его ждут, потом укоры, обвинения и прощание. Бабушку Зоню арестовали во время разработки спецоперации по ликвидации Роберта,

выдающегося руководителя УПА. Кто-то подумал, что Роберт может быть Робертом Прахазкой и на него можно выйти через жену. Бабушку даже освобождали фальшивые уповцы и прятали в фальшивом бункере, выспрашивая, как можно переправить ее к мужу. В Чите бабушка встретила деда Михася, и они еще тридцать лет успели пожить вместе в Делятине. Бабушка Зоня пережила деда Михася на тринадцать лет, а моего отца, своего сына, на три недели. Она умерла от

печали. С того времени прошло девять лет. Каждое лето мы с детьми живем в делятинском доме на горе. У нас бывают очень разные люди. Однажды целую неделю жили восемнадцать человек одновременно. В прошлом году треснула лучшая яблоня-ранета, посаженная в пятьдесят шестом. Рома Рось приезжал в ботинках, которые могут выдержать три тонны груза…

Как я перестал быть писателем

1.

Если бы моя учительница дзен оказалась права, все было бы совсем иначе. Было бы – как она говорила – здесь и сейчас. Она бы была возле меня. Мы бы приехали на поезде к дому на Горе. Мы бы зашли в дом и замкнули дверь изнутри на ключ, не помня, как мы доехали, дошли и что было перед этим. Мы бы немного натопили и выложили из сумки привезенную еду. Была бы зима. Было бы холодно. Были бы незнакомые звезды. Было бы темно. Еще холоднее – в постели. Печь нагреется разве что к утру, которого здесь не должно быть, потому что поезд отсюда еще затемно, до него еще шесть часов. За окнами черно – и нет уже ничего, кроме звуков. Звуки простые – далекие псы, ветер в кроне голого ореха, мерзнут земля, вода и камни, передвигаясь, тучи заслоняют всякий раз другие фрагменты одного и того же созвездия, скрипит вымороженная трава, расправляются деревянные конструкции заборов, стен, срубов и собачьих будок. Твердеют следы и сокращаются рельсы путей за садом, гвозди, забитые в доски, цепи в колодцах, которые должны достигать уровня подземных вод.

Не было бы ничего. Только светильник с разбитым абажуром над кроватью. Какие-то перины, подушки и покрывала. Коврик времен модерна от стены. Серебряные барельефы головы Христа в терновом венце и Леонардовой «Тайной вечери». «Святое семейство» Лоренцо Скьярпелони, репродукция двадцатых годов. Точнейшая копия чудотворного образа Матери Божьей Ченстоховской, принтед ин Поланд, 1936, в рамке с остатками золотой краски, под стеклом. Пейзаж Михайла Мороза – гора, много разных деревьев, весна, снег тает, пятна белые, синие, гранатовые, бурые, бронзовые и даже немного зеленого. Этюд Зория – Краков, Планты, какая-то башня, зеленый каштан. Паутина в углах. Раскладное кресло, кресло, которое раскладывается в кровать. Автопортрет Шевченко, вырезка из журнала, в паспарту и раме. Овальный большой стол посреди комнаты и четыре мягких стула со всех сторон стола. Голландская печь с охряными изразцами. Бывший выдвижной ящик возле дверцы печи, в нем – дрова. Белая дверь в другую комнату. Она замыкается и тонкой латунной ручкой, и щеколдой на правом верхнем углу. Два снимка, цветной – Папа Римский, чернобелый – бабушкина сестра сидит на лавке под яблоней. Еще один большой женский портрет пастелью. Шкаф с зеркалом посредине, зеркало слегка деформирует любое отражение. Диван, накрытый выцветшим и потертым бело-красно-желто-черно-зеленым домотканым одеялом. Окна, занавешенные белыми полотняными шторами. Четырехэтажная этажерка с книгами (Монтень, Украинский календарь, ботанические атласы, разные карты Карпат, многотомник Бальзака, украинско-немецкие словари, учебники садоводства, цветоводства, фотодела, греко-римской борьбы, помологии, фенологии, рукопашного боя, часового дела, «Кобзарь», история средневековой Церкви, Стефаник, записные книжки Чехова, Гамсун, Шклярский, Субтельный, «Доктор Фаустус», альбом чешской фотографии с 1960 года, самиздатовский том Бродского (напечатанный на машинке, 1970 год)). Пол из узких досок, очень давно крашенный красным. Стены лимонные. Потолок белый, но с большими трещинами, залатанными гипсом с синькой. Однако взгляд интенсивнее всего фиксируется на старинных часах (метр на двадцать пять), похожих на ратушу или часовню, ботинках «Доктор Мартинс» под тумбочкой и шестнадцати железных бильярдных шарах в двухрядной деревянной подставке на печи.

Мы бы нагревали собой одеяло, еще и дыша под него, покуда, нагретое нами, оно не начало бы удерживать тепло на нашей коже, на коже моей и ее. Из-за четких границ между нагретым и холодным нам было бы тесно. Если бы моя учительница дзен оказалась права… Она была бы со мной, и не было бы никакого везде и всегда, которые здесь и сейчас.

2.