НепрОстые

полнейших математических сумерках. Молодая учительница математики, слишком близко подпускавшая некоторых старшеклассников, каждый урок проверяла письменное домашнее задание. Поэтому много лет мой школьный день начинался на коридорных подоконниках, где нужно было успеть переписать решенные задачи из тетрадей одноклассниц. Однако арифметические действия я выполнял блестяще. Потом в барах никогда не пользовался калькулятором и ни разу

не ошибся в расчетах. Не записывая ничего на бумажке, я сразу называл цифру в несколько сотен тысяч или несколько миллионов, и некоторые посетители подозревали, что это такой барменский прием, чтобы обмануть их на несколько тысяч. Хотя на самом деле мы даже кофе варили из большего количества порошка, чем было заложено в цене. Мы работали в разных барах, но ценители хорошего кофе переносились за нами из бара в бар. Кроме того, мы всегда

подбирали действительно хорошую музыку, приучая франковскую публику к рок-н-роллу, регги, блюзу, джазу и этно. С напарницей мы сами выходили из-за стойки и танцевали, провоцируя общее веселье. Когда же предпочитали спокойное и затяжное питие, запускали Тома Вейтса или Элемент оф крайм. После закрытия своих баров к нам сходились среди ночи бармены со всего города, чтобы немного побыть с другой стороны баррикады. Наше первое место работы – уютнейший

деревянный домик в конце городского парка – сожгли однажды ночью из-за спора с владельцем. Сгорели все причиндалы, которыми мы украсили бар, – большие довоенные снимки Залещиков, авангардные плакаты из Праги, мой домашний проигрыватель с коллекцией пластинок, пучки маковых головок, венки чеснока и снопики крымской марихуаны. Расплавился даже старый латунный гуцульский медно-желтый крест, прибитый над входом. Огонь уничтожил изрезанную доску, прикрытую Залещиками, в которую мы разрешали посетителям бросать ножи, чтобы стало легче. Это было первое место во Франковске, где можно было попить глинтвейна. Нам удалось купить много литров дешевого испанского вина для причастия. Оно было упаковано в картонные пачки. Тогда много чего в городе можно было раздобыть из каналов международной гуманитарной помощи. У Юры была целая куча застиранных изысканных тонких белых рубашек с кружевами, перламутровыми

пуговицами и вышитыми монограммами, которые не хотел брать никто из тех, кому предназначалась помощь. Долгое время мы выглядели в них как пропащие европейцы в опиумных притонах Индокитая. Юра откуда-то достал целый мешок рекламных пачек чудесных сигарет бенсон и геджес, в каждой пачечке помещалось три сигареты. В кафе напротив нашего дома кто-то сдал партию солдатских голуазов-капрал в пачках, не менявшихся с двадцать седьмого года.

Этого сорта никто не знал, инфляция обесценила их до стоимости спичек, и я курил лучшие французские сигареты несколько месяцев, когда был безработным. Мы с папой сделали чудесное калиновое вино, и в одной пустой комнате были только десятилитровые бутыли розового вина, отреставрированный комод и веревки с выстиранными и вываренными пеленками Марчика. На комоде стояли два неодинаковых, не мытых долгое время стакана, чтобы пить вино на протяжение дня. Мой двоюродный дед Михась, применяя технологию повторного брожения, делал подобное вино из белой смородины. Дед наливал его в экзотические бутылки – на нескольких из них был вытиснен на стекле императорский герб – знак поставщика кайзерско-королевского двора – и укладывал лежать на полке в самом большом погребе. Два крошечных погребка в разных уголках дома были старательно замаскированы. В одном из них были спрятаны жернова. Еще дед выдумал такую

систему, что лестница на чердак поднималась и опускалась спрятанным тросиком. От первых дней возвращения и до самой смерти – двадцать семь лет – дед делал дневниковые записи. Каждый день он фиксировал погоду, домашние работы, приезды и отъезды близких, развитие своей слабости, ежегодно – подсчеты сена, дров, отавы, яблок, помидоров, картофеля, смородинового вина, орехов и слив. Кое-где – рецепты лекарственных мазей и ингаляций. Двоюродная бабушка Мира

выписывала в отдельные тетради украинские фамилии, систематизируя их по определенным признакам. Дед Богдан высчитывал максимальную длину электрических проводов между двумя опорами. Потом он заинтересовался Земмельвейсом, венгерским акушером, который впервые начал применять антисептики, от чего смертность новорожденных и рожениц сразу уменьшилась в десятки раз. Дед связался с будапештскими архивами, и ему прислали по почте все известные

портреты Земмельвейса. Он начал собирать материалы для книжки. На одиннадцатилетие папа подарил мне часы. На внутренней стороне ремешка я записывал формулы счастья. Самой странной была – чтение-фрукты-незнакомые страны. Самой простой – спокойная совесть-любимые люди-свое место. А последней – движение-любовь-природа. Я хотел стать журналистом и писать очерки о жизни природы. Но быть советским журналистом считалось