Нераскаявшаяся (ЛП)

Земля д’Айю лежит на высоком плато, таком высоком, что взобраться туда, всё равно что подняться по лестнице в небо. Наконец Гильельма попала в свое настоящее тайное королевство. Когда она взбирается на плато, вершины еще не показываются, они еще прячутся за двумя холмами, но при любой возможности — на скальном выступе, на пригорке, на повороте дороги — открывается их блистающее сияние, освещающее весь южный горизонт. Над землёй Саулт, которая сама, подобно цитадели, возвышается над землёй д'Ольме, земля д’Айю взмывает прямо в небо, к облакам, к свету, к ветрам и туманам, подобно открытой ладони, или даже двум ладоням, протягивающим чашу. Гильельма спешит, она жаждет обрести убежище за каменными ладонями гор. Этим вечером за мартовскими туманами ее ждет безопасность.

Внезапно глаза ее пронизывает боль, как от слишком яркого света: Монтайю. На краю плато виднеется маленькая церковка святой Марии во Плоти, окруженная несколькими хижинами. По другую сторону скалы — гордый замок графа де Фуа, со знаменами, башнями и неприступными стенами. Туман почти рассеялся, и Гильельма видит уже всю деревню, прижавшуюся к стенам замка. Чем ближе она подходит, тем явственнее становится звук далёких голосов, запах дыма, блеянье овец, лай собак, стук топора по поленьям, звон молота в кузнице, бренчание бубенчиков… Из последних сил она взбирается по каменистой тропе, тяжело дыша, словно цепляясь за собственное спасение.

Гильельма толкает дверь, и та со скрипом отворяется. Дым, клубящийся внутри, раздражает глаза и скрёбёт в горле, одновременно сладковатый и горьковатый. Между плоскими камнями горит очаг; сверху, из щели под потолком падает рассеянный голубоватый свет. Ее мать Азалаис, как она и ожидала, сидит на корточках, почти скрытая в полумраке, лишь лицо ее освещено жаром огня. Одной рукой она помешивает что–то в котелке, в другой держит тряпку. Обессиленная, Гильельма падает на лавку около нее и прижимается к матери. С другой стороны очага маленький Арнот, который до этого ломал сучья, откидывает с глаз рыжеватые кудри и заразительно смеётся: «Гильельма!»

— Гильельма, — повторяет ее мать с испуганной улыбкой, — Гильельма… Твой муж с тобой? Вы пришли в Монтайю? Он хочет видеть отца?

Гильельма обнимает мать за шею, прижимается лбом к ее челу. Они обе одновременно улыбаются и всхлипывают; лицо одной как бы служит зеркальным отражением лица другой.

— Я пришла совсем одна — шепчет дочь.

— Добро пожаловать! — шепотом ответствует мать.

Но опомнившись, она сразу же озабоченно спрашивает:

— Он отослал тебя назад?

Гильельма попыталась уклониться от ответа и улыбнуться, но крупные слёзы покатились по ее щекам. Она опускает голову, как будто не в состоянии отвести взгляда от прикрытых грубым порыжевшим сукном коленей Азалаис, от ее сморщенных, сложенных на коленях рук.

— Я не сказала ему, что ушла. Я не сказала, что я здесь. Я не хочу больше оставаться с ним, ни живой, ни мертвой. Я несчастлива с ним, мама, я плохо вышла замуж…

Глаза ее матери безмолвно вопрошают. Нужно решиться, нужно сказать ей, что произошло, наиболее простыми словами, способными передать весь ужас ее положения. Всё равно, что швырнуть камень вдаль. Губы Гильельмы слегка дрожат. Наконец она находит в себе силы ответить:

— С ним я гублю своё тело. Я не выношу, когда он прикасается ко мне. Я с ужасом жду, что могу понести от него. Он грубый, ненасытный, назойливый и злобный. Но с ним я гублю также и свою душу. Он не любит добрых людей. Он все время говорит, что хотел бы, чтобы их всех сожгли, в Каркассоне или в Тулузе. И меня сожгут вместе с ними, если он удостоверится, что я принадлежу к их доброй вере…

— Дитя моё… — простонала Азалаис — Ах, как ужасно всё вышло! И что теперь делать? Твой отец был так неосторожен. Он так спешил с этим браком, хоть я и говорила ему подумать. Твой дядя дал ему дурной совет. Он думал, что Пикьеры из Ларока — это родственники Пикьеров из Тараскона, которые стоят на дороге добра, так же, как и мы… Хорошее ремесло, хороший дом — это еще не всё. Но что поделаешь? Что теперь поделаешь?

Сгущаются сумерки. В углу сладко спит маленький Арнот, его ротик приоткрыт. После того, как Раймонд Маури с сыном Жоаном с помощью собаки, пату, загнали овец в овчарню и задвинули надёжные засовы, они входят в фоганью и видят двух прижавшихся друг к другу женщин: возле очага над котелком с кипящим супом они причитают, плачут и смеются одновременно. Худенький Жоан подбегает, чтобы броситься сестре на шею, но Гильельма встает, чтобы сначала приветствовать отца, молча, низко склонив голову.