Неравная игра

— Я оставлю вас, — говорит она и поднимается. — Буду в соседнем кабинете, если понадоблюсь.

И с этим старушка едва ли не выбегает прочь, закрыв за собой дверь.

Я опускаю взгляд на конверт. Странно, но первым делом обращаю внимание, с какой аккуратностью выведено мое имя, прописными буквами. На основании весьма немногого известного мне о Деннисе Хогане, могу заключить, что он наверняка воспользовался дорогой перьевой ручкой. Переворачиваю конверт. Как Мэнди и говорила, на клапане красуется предупреждение таким же выверенным почерком, что послание предназначено исключительно для Эммы Эшлинг Хоган.

— Полагаю, это я и есть, — вздыхаю я.

Осторожно отгибаю клапан и вываливаю содержимое на стол. Сейчас мне весьма не помешала бы пачка банкнот, однако глазам моим предстают лишь два невыразительных конверта.

Первый, с подписью «Эмме», явно содержит письмо, второй вот выглядит более увесистым. Может, в нем-то денежки меня и дожидаются, так что сначала его и открываю.

Увы, вместо потрепанных банкнот резинка перетягивает тонкую стопку фотографий. На верхней, черно-белой, запечатлен молодой мужчина в костюме. Я откидываюсь на спинку стула и машинально переворачиваю снимок. Мама, как правило, писала даты и краткие пометки на оборотных сторонах фотографий из нашего жалкого подобия семейного альбома, и отец, как мне открывается, имел такую же привычку. На заднике накорябано синей ручкой: «Деннис 1966».

Да, я действительно смотрю на изображение своего отца. Спору нет, мужчиной он был привлекательным и даже в молодости знал толк в элегантных костюмах. У него цветущее лицо и широкая улыбка человека, которому еще только предстоит познать тяготы и лишения — исключительно которыми жизнь Денниса Хогана и обернулась.

Перекладываю фотографию в низ стопки и разглядываю следующую: тот же самый молодой мужчина стоит, прислонившись к машине и обнимая очаровательную девушку, на вид столь же не потрепанную жизненными невзгодами. И она просто до жути похожа на меня в двадцать с небольшим лет. Подпись на обороте гласит: «Деннис и Сьюзи 1967».

На примерно десятке следующих фотографий тоже запечатлены мои родители. Все снимки сделаны в конце шестидесятых и, по-видимому, отражают развитие отношений пары. И на каждом внимание отца больше сосредоточено на матери, нежели на фотоаппарате — тот самый мечтательный взгляд, свойственный лишь по-настоящему влюбленным.

Мой особый интерес вызывает фото матери с бокалом в руке возле рождественской елки. Подписан снимок «Сьюзи 1971», а вечернее платье на ней уже не скрывает округлый живот.

Поспешно перекладываю фотографию вниз, однако комок в горле не исчезает.

А от следующего снимка становится только хуже: при виде сияющей пары с новорожденным младенцем рука моя машинально тянется ко рту. На обороте подписано: «Наша маленькая семья 1972». Со слезами снова разглядываю изображение. В отличие от прочих фотографий, на этой взгляд отца обращен не на мать, а на крошечный сверток в ее руках. Может, мне только кажется, но я вижу в его глазах неуемную гордость и счастье.

В тиши кабинета Мэнди я едва ли не слышу дребезг собственного разбивающегося сердца.

Остаются еще три фотографии. На двух запечатлена безмерно счастливая Сьюзи Хоган с маленькой Эммой на руках. Третья же меня окончательно добивает: отец сидит в кресле и одной рукой держит малышку, а другой ласково гладит ее по щечке. Судя по подписи на обороте, здесь мне уже четыре месяца, и я нисколько не сомневаюсь, что улыбка на моем личике не рефлекторная, а вызвана прикосновением отца. Вскорости после того, как была сделана эта фотография — возможно даже, всего лишь через несколько дней, — Денниса Хогана вследствие злонамеренной лжи лишили его дочурки.

Вовсю заливаясь слезами, осторожно откладываю пачку фотографий. Так хочется свернуться клубочком и выплакаться досуха, однако я берусь за другой конверт. Трясущимися руками открываю его и достаю два сложенных листка бумаги. Делаю глубокий вздох, разворачиваю. Это письмо от руки, которое, как я всерьез опасаюсь, уже не просто разобьет мне сердце, но исполосует его на тоненькие ломтики. Еще один вздох, и я приступаю к чтению: