Нерентабельные христиане. Рассказы о русской глубинке

Через месяц примерно прилегающий к монастырю участок было не узнать: верещащие от восторга дети, беседующие мамочки, чинно восседающие на лавочках дедушки, удивленные прихожане монастырских храмов, привыкшие втягивать голову в плечи, проходя по загаженному участку. Городской начальник поздравил всех с открытием новой зоны отдыха и уехал по важным делам. С прежними завсегдатаями справились довольно просто: несколько недель в вечернее и ночное время территорию не покидал полицейский патруль, знакомился с темной публикой – заодно и пару «висяков», говорят, раскрыли. Но сейчас все тихо, спокойно и чисто: убирают здесь постоянно.

– Такие вот результаты монашеского бунта, – говорит Пашка.

– Все хорошо, но фонарь-то твой тут при чем?

– Ха! Это я в полемике схлестнулся. Сидят трое, главно, на лавке в том самом парке перед монастырем и монахам громко пеняют, мол, «чего и вылезли из-за своих стен, их-де дело – сидеть, молчать и не вякать, в дела общества и городские не соваться. А то ишь обнаглели: свои порядки нам навязывают!» Я вижу, вроде не из алкашей и гопоты, спрашиваю вежливо, чем недовольны-то. Вроде красиво стало, люди перестали бояться здесь ходить, монахов, загоняющих плетями в монастырь бедных прохожих, не видно – где, говорю, проблема?

В том проблема, оказывается, что вы, «веруны» (они сейчас такую лексику употребляют), вылезать из своих каморок, или, как их там, келий, права не имеете: сидеть и не навязывать нам свое христианство! Мы требуем свободы. «Да кто вас ее лишает? Кто чего навязывает-то? – спрашиваю. – Мы с монахами вообще-то тут для всех старались: приходи, отдыхай да радуйся – христианин ты, мусульманин или кто еще, и никто тебя никуда не гонит. Да и потом, монахи вроде как тоже граждане России. Чего это они не могут проявить деятельную заботу о ее, России, красоте, благоустройстве, начиная, положим, с этого вот пятачка земли?» Ну, тут я и отхватил – не успел увернуться. Аргументы, видимо, закончились. Стою это, руками морду прикрываю, а самому смешно: нормальное такое требование свободы. Ладно, народ вмешался: этих быстро уняли, а то я уже волноваться начал. Вот к вам и пришел. Чаю давайте. И чтоб свободного!

Слободан Лютый и кот Полканъ

Это Довлатову хорошо было, когда его в очередной раз выпирали на улицу: «…и остался я без работы». Ну да, остался – пошел на другую. В редакции заводской многотиражки, помнится, еще и над редактором подшутил – для связи дал ему случайно осевший в памяти телефон прачечной. Потом в Таллин смотался, там работал. Неплохо, говорят, работал. И шутил всячески.

Что-что, а вопрос с занятостью был в те времена решен, и даже слишком хорошо решен: не работаешь – сядешь. Сейчас все немного по-другому. Сейчас сесть можно и тогда, когда работаешь. В той же прессе, например: сказал, написал что-нибудь не то, что не шибко нравится лоснящемуся боссу, политику, епископу, близкому к политику, или еще кому сегодня влиятельному, – будь готов. Либо к улице, как Довлатов, либо к не то чтобы добровольной изоляции от общества. И касается это совсем не только России-матушки. Впрочем, я не о политике. И даже не о геополитике.

Получилось так, что и говорил, и писал я много всего такого, что универсально и пагубно подходило к объявлению моей персоны самой что ни на есть non grata. Наивно (в таком-то возрасте!) не разделял веру в безошибочность начальственных решений. Преступно неосмотрительно делился мыслями (и даже писал!) о не божественном происхождении президентов. Еретически подвергал сомнению высоко- и просто преосвященное право распоряжаться чужой собственностью и судьбой, включая право самого главного епископа, близкого к президенту. Не поклонился новому редактору, пришедшему «оптимизировать всю эту вашу воронью слободку», и обложил его на планерке некрасивыми словами. Ездил в Эфиопию, Питер и Приштину. А это даже хуже.

…«И остался я без работы». Правда, пригрозили: «Помимо волчьего билета, у вас может и справка о судимости появиться – если надо, обеспечим. Так что соглашайтесь. Таким только в сторожах и место». Смягчившись, видимо, моим молчанием, перешли на немного извиняющийся даже тон: «Пойми, сейчас время такое. Мягше надо быть. И гибше». «Прогибаться, что ли? – спрашиваю. И процитировал старика Довлатова: – Дерьмо тоже мягкое». – «До свидания».