Нерешенная задача

— Дорогая, ты себя плохо чувствуешь? — прямо рядом с плечом услышала она голос Артура. И не оборачиваясь отмахнулась рукой, но он подхватил её на руки и мигом внес в их спальню.

Её голова оказалась на подушке и быстро её стало обволакивать сковывающее движение состояние сонного паралича. Она еще слышала дыхание рядом Артура, он все спрашивал, что с ней и как она себя чувствует, но ею командовала гораздо более сильная сила, довлеющая над её сознанием и ей так было безразлично «уместно ли это и не жестоко ли это игнорировать его волнение о её состоянии» Он укрыл её пледом и больше не донимал вопросами, не имея никакого желания спускаться вниз, он заставил себя это сделать, потому что гостей должен был развлекать хоть один хозяин этого дома.

На вечер Ани чувствовала себя разбитой. Не хотелось отрывать голову от подушки, но гости приехали и это было сделать необходимо. Она вспоминала беременность с Джизи и не могла припомнить ни одного дня, чтобы у неё такая тяжесть наблюдалась во всех членах тела. А с Кристианом во время беременности, наоборот, словно энергию в неё кто-то постоянно подкачивал, ей было легко. Но… это было тринадцать лет назад, отметила она себе и этим все объяснила. Свесив ноги с кровати, она еще какое — то время сидела, пытаясь понять, отчего так ломит спину и как найти в себе силы подняться, чтобы спуститься вниз. Гости это хорошо, её душа словно ожила с их приездом, но… …все последние дни после такого тревожного сна, какой она увидела, за ней как тень ходила тревога, грусть и тяжесть, словно в одном флаконе. Её приземляла неведомая сила к земле и казалось гнула пополам, хотелось расправить плечи, она пыталась, и начиналась борьба с воздухом, потому что на самом деле её никто не гнул, на неё никто не давил, но только лишь она расслаблялась, как неведомые руки опускались ей на плечи и прессом угнетали её состояние духа, а как только перед её взором вставало личико Джизи, с глазами как у Артура, темными и большими, её душу словно резали на куски. А потом каждый кусок выжимали до последней капли сил, и порой, ей казалось, ей чуть-чуть оставалось до сумасшествия. И если всегда, безошибочно помогало ею проверенное средство всю себя в эти трудные моменты жизни отдавать работе, любой, то сейчас её сознания настолько живо понимало, что это бесполезно, что порой такой ужас накатывал на неё, что даже Бетси, несколько раз уловившая в её взгляде это неистовое отчаяние, пугалась и уже тоже перестала чувствовать себя спокойно и легко, как раньше. О, Дева Мария, а своё внутреннее состояние необходимо было скрывать, потому что если ей еле еле хватало сил бороться со своими темными силами, разрывающими сердце, то видеть отчаяние в глазах окружающих, тем самым лишавших самой последней искры надежды на благополучный исход её нечаянной беременности, было невозможно. Никак невозможно. Ей хотелось надежды. Джизи, моя Джизи, моя маленькая девочка, какая же я дура, что весь этот год так много уделяла время своей работе, но только не ей. Она растет с няней, с Бетси, но только не с матерью и отцом рядом. А ведь, если со мной, действительно, все будет безнадежно, то она меня потом никогда, никогда не вспомнит. И…О. Дева Мария! А у меня нет ни одной фотографии, чтобы когда-нибудь, ей показали, какая у неё была мать! Джизи, да, моя Джизи …Войцеховский обязательно найдет себе утешение, он мужчина и против природы не пойдешь, но моя девочка, как ей восполнить ту пустоту и с той стороны, где всегда должна находиться её мать, в каждом её дне, в первой влюбленности, в первых потугах хоть как то себя нарядить, украсить свои волосики, задать свои первые вопросы о мальчиках, да даже о том, где та женщина, которая первый раз должна отвезти её в школу, поправить бантик, ведь мужчина до таких милых мелочей никогда не додумается и какие туфельки лучше подойдут под этот наряд и какого цвета платье ей лучше надеть в этот день, а тем более, а тем более этого не сделает Артур, с его таким рациональным складом ума!

Ани непроизвольно сжала ладонями себе виски, от таких мыслей мозг готов был взорваться. Я должна как можно больше сейчас находиться с Джизи и может даже на несколько месяцев дать отпуск няне, она будет многому удивляться и многое не понимать, а объяснять ей причину таких ревностных материнских жестов Ани была не намерена.

Она медленно сползла с кровати, стала похожа движениями на маму-утку и подошла к секретеру. Достав бумагу и ручку, быстро стала писать записку Идену Тернеру, сообщая ему о том, что больше, до самых родов не намерена выходить на работу и приписав в итоге тысячу извинений за это, абсолютно уверенная в том, что вот как раз то Иден все отлично поймет.