Неродственная связь (СИ)

Аслан листает страницы конспекта, берёт чистый лист и записывает примеры, увлечённо объясняя метод индукции. Он умный и старательный, с легкостью разбирается в сложных темах и искренне стремится мне помочь. Жаль, бессмысленно.

Я изо всех сил удерживаю внимание на важном, но мысли упрямо ускользают в другую сторону. Стыдно за свою глупость и безалаберность, только что поделать. Я нервничаю и меняю позы: то вытягиваю ноги, то сажусь по-турецки, то ложусь поперёк кровати — всё без толку. Концентрация на нуле.

— Не хочешь заниматься? — догадывается Аслан, откладывая ручку.

Виновато качнув головой, я прижимаюсь плечом к его плечу. Он смотрит на меня с укором — я чувствую, потому что щека горит. Но абсолютно не злится всерьёз.

— Не очень.

— Ладно, — протяжно вздыхает, согнув ногу в колене и устроившись полулёжа на кровати. — Я решу задачи и отправлю их тебе на почту. Что с ними делать дальше, надеюсь, напоминать не надо?

Слова благодарности застревают у меня в горле, когда на первом этаже поднимается шум. Дина повышает голос, отец отвечает ей не менее громко. Через секунду слышится звон посуды — кажется, что она разлетается на осколки.

Я вжимаю голову в плечи. Аслан заметно напрягается, бросив взгляд на дверь. Его челюсти сжимаются, между бровей появляется морщинка. Я-то привыкла к таким сценам, потому что живу с родителями давно, а для него всё это в новинку. Он только осваивается.

— Не волнуйся, — перехватываю его запястье, слегка сжимая. — Отец не буйный и никогда не поднимает руку на женщину. Если что-то и разбилось, то, скорее всего, об его собственную голову.

Не знаю, насколько убедительными являются мои слова, но порыв сорваться на помощь у Аслана довольно резко угасает. Я аккуратно беру его руку и прижимаю наши ладони друг к другу, удивляясь разнице в размере и ощущая контраст. Успокаивая его и успокаиваясь сама.

На моем запястье дорогие часы на тонком золотистом ремешке, на его — простое плетение темного кожаного шнура, без всяких украшений или символов.

— Вообще-то родители редко столь страстно доказывают свою правоту, — спокойно говорю. — В целом, их отношения даже меня восхищают. Им хорошо вместе: они занимаются спортом, ездят на велопрогулки, обожают походы и путешествия. Я понимаю, что тебе хотелось бы видеть своих родителей вместе, как и мне когда-то моих, но, смею заверить, что Дина действительно счастлива. Особенно когда ты рядом, не отталкиваешь и общаешься с ней.

Мне любопытно, о чем думает Аслан, но внешне он остаётся невозмутимым — ни вспышки негодования, ни тени раздражения. Просто слушает и осмысливает, опустив руку на моё колено и позволяя мне нежно рисовать невидимые узоры на его кисти.

Зачастую главную роль в беседе выполняю я, заполняя паузы своими размышлениями.

— Тебе у нас плохо? — осторожно спрашиваю.

— Да нет, нормально.

— Расскажешь, как ты жил с отцом всё это время? Вы были вдвоем, или у него имелась постоянная женщина?

Возможно, мои вопросы слишком прямолинейны и задевают ещё не до конца зажившие раны, но Аслан не прерывает меня. Он лишь немного медлит, прежде чем ответить. Будто перебирает в памяти фрагменты из прошлого.

— У отца никого не было. По крайней мере, я ни разу не видел его с кем-то. Мы жили втроём — я, он и Зара, наша собака.

У меня на миг перехватывает дыхание, потому что, похоже, в том пожаре была не одна жертва. Не только Карим. Иначе бы Дина забрала собаку с собой — она обожает животных, регулярно ездит по приютам и жертвует крупные суммы на их содержание.

— А Зара какой породы? — хрипло интересуюсь.

— Трудно сказать, помесь. Внешне что-то среднее между ротвейлером и овчаркой, — отвечает Аслан, плавным жестом поглаживая мою ногу. — Наш дом стоял над проезжей частью. Лет пять назад кто-то подкинул Зару щенком прямо под ворота. Она была тощая, облезлая и с перебитой лапой. Отец долго не соглашался её забрать, но со временем Зара из сторожевой собаки превратилась в полноправного члена семьи и почти никогда не сидела в вольере.

Я отрываюсь спиной от подушки и поворачиваю голову, чтобы встретиться с ним взглядом. Меня сложно назвать сентиментальной, но сейчас в груди нарастает комок, и мне хочется плакать. У меня есть всё, а Аслан потерял многое: прежнюю жизнь, отца и любимую собаку. Это как-то несправедливо.

— Мне очень-очень жаль, — с трудом сдерживаюсь, чтобы не всхлипнуть. — Не уверена, что мои слова уместны, ведь я не выразила своих сожалений даже в первый день, когда ты переехал. Но сейчас мне действительно хочется это сказать. Извини, я была сукой и злилась на то, что ты будешь жить с нами.

Грохот на кухне стихает, голоса становятся тише и звучат отдалённее. Похоже, всё закончилось. Дина уложит отца спать, а завтра утром он будет долго и старательно перед ней извиняться. Возможно, задарит цветами и подарками, чтобы загладить вину.

— А сейчас почему не злишься и не ведёшь себя как сука?

Аслан смотрит прямо, его взгляд пронизывает. Обстановка неуловимо меняется и вместо депрессивной становится откровенно-тягучей.