Нерон. Император Рима

Сенека сказал Гавию Сельвану, чтобы тот вернулся к Нерону и передал, что он не отрицает своих слов. Офицер так и сделал, и, когда Нерон спросил его, выглядел ли Сенека человеком, который собирается совершить самоубийство, тот ответил, что не знает, но философ не выказывал сожаления, что сделал, как не выказывал никакого волнения или страха. Тогда Нерон велел ему снова идти к Сенеке и проследить, чтобы тот достойно расстался с жизнью. Однако Гавий Сельван не сразу пошел на виллу Сенеки. По дороге он остановился у дома Фения Руфа, который, напомним, был сотоварищем Тигеллина в командовании преторианской гвардией и в то же время являлся еще одним из неназванных заговорщиков. Цель визита заключалась в том, чтобы спросить у своего старшего офицера, должен ли он подчиняться приказам Нерона. Но Руф, дрожавший от страха, не мог сказать ему ничего, кроме того, что должен это делать.

Сенека встретил свой смертный приговор спокойно. Позвал своего помощника, чтобы составить завещание, но тот отказался, и тогда философ в этот последний час не без некоторого тщеславия обратился к своим слугам и сказал, что поскольку лишен возможности вознаградить их за службу, то завещает им единственное, что у него осталось, – свою жизнь как пример. Увидев, что они плачут, он пожурил их, сказав: «Где же ваша философия? Где правила поведения в горькие времена, которым я учил вас столько лет? Разве кто-то не знал о склонности Нерона к насилию? Чего еще можно ожидать от человека, убившего свою мать и брата, кроме того, что он убьет своего старого наставника?»

Потом он обнял свою жену Паулину и, стараясь сдерживать эмоции, умолял ее утешиться размышлениями о своей добродетельной жизни. Но Паулина воскликнула, что умрет вместе с ним, хотя, думаем, она пожалела о своей горячности, когда ее муж сказал: «Хорошо, если ты хочешь снискать славу, умерев вместе со мной…» – и велел доктору вскрыть ей вены на запястьях. Его запястья тоже были вскрыты, но, поскольку кровь текла плохо, ему вскрыли вены и в других местах, после чего он сказал Паулине последнее прости и велел, чтобы ее увели в другую комнату, где, судя по всему, слуги быстро уговорили ее перевязать раны. В это время посыльный поспешил вернуться к императору, чтобы рассказать, что Сенека умирает и Паулина тоже хочет умереть, на что Нерон в одном из тех приступов великодушия, которые обычно сдерживали его самые гневные порывы, велел этому человеку срочно лететь назад и приказать слугам Паулины любой ценой спасти ей жизнь. К этому можно добавить, что она пережила это страшное испытание, хотя бледность, отныне никогда не покидавшая ее, указывала, что она так до конца и не оправилась от потери крови.

Тем временем Сенека, чтобы ускорить смерть, велел своему доктору дать ему яд цикуты, как было сделано в случае с Сократом, но это тоже не дало желаемого результата, и его перенесли в теплую баню – обычное средство в подобных случаях. Смахнув окрашенную кровью воду на стоявших вокруг него слуг, Сенека сказал им, что это подношение Юпитеру Избавителю, после чего замер и лежал без движения в ожидании смерти, которая никак не приходила. Потом кто-то предложил перенести его в парную, чтобы он задохнулся от пара. Когда это было сделано, философ наконец покинул этот мир, который презирал и в то же время так сильно любил.

Наступила ночь, но во дворце продолжался допрос арестованных. Руф, которого до сих пор не разоблачили, занял место рядом с императором. Вопреки всему он надеялся, что его не выдадут, и сейчас, в отсутствие своего коллеги Тигеллина, занятого очередной попыткой разговорить героическую Эпихариду, командовал гвардией. Прямо за спиной императора стоял Субрий Флав, тот самый старший офицер, который хотел заколоть Нерона, когда тот будет петь на сцене, а чуть поодаль – другие офицеры, тоже участвовавшие в заговоре.

Снова допрашивали Сцевина, чей умоляющий взгляд, по-видимому, остановился на Субрии Флаве, потому что тот положил руку на рукоять меча и взглянул на своего командира Руфа. Как уже было сказано, оба этих человека, как и некоторые другие, находившиеся в комнате, участвовали в заговоре, но Сцевин, вполне естественно, отказывался их выдавать, надеясь, что они сделают то, что теперь казалось неизбежным. Он, должно быть, затаил дыхание, заметив, как рука офицера сжала меч. Один кивок Руфа – и ничего не подозревающий Нерон был бы убит.