Нерон. Император Рима

Петроний, конечно, догадался, что его разоблачили, и после того, как наутро кавалькада императора отбыла, он созвал своих друзей на обильный дневной пир, во время которого ненадолго удалился и вскрыл себе вены на запястьях, а потом наложил на раны повязки и остановил кровь. Всю свою жизнь он славился циничным, с презрением относившимся к опасности и модным своим скучающим видом, и вот теперь исполнился решимости поиграть со смертью и получить все возможное удовольствие от новизны собственного умирания. Вернувшись в комнату, где проходила трапеза, Петроний рассказал гостям, что сделал, и когда их меланхолическая заботливость ему наскучила, он снял повязки и снова позволил крови течь, но, когда беседа переключилась на более интересную тему, снова наложил повязки.

Чувствуя, что еще не настолько слаб, чтобы не стоять на ногах, Петроний совершил короткую прогулку по вечерним улицам Кумаэ, а когда вернулся домой, с удовольствием вздремнул. Потом послал за некоторыми из своих рабов и пожаловал денег одному или двум, а остальных велел высечь. После этого продиктовал письмо к Нерону, где напомнил ему много прописных истин и сделал саркастическое замечание по поводу неартистичности некоторых ночных приключений императора, о которых ему в приватной беседе рассказала дама по имени Силия, жена сенатора, имевшая обыкновение развлекаться еще и с Петронием, о чем император ничего не знал.

Потом он снова снял повязки и попросил друзей почитать ему какие-нибудь стихи. Когда жизнь уже покидала его, он заметил стоящую рядом красивую вазу, произведение искусства, которое всегда жаждал заполучить Нерон, и, протянув руку, нарочно столкнул ее со стола, чтобы она разбилась на мелкие кусочки и император не смог ею завладеть.

Известие о смерти Петрония, подтвердившее его вину, стало для Нерона большим потрясением, а оскорбительное письмо больно задело его. Он догадался, что это Силия рассказывала о нем неприглядные истории, и в порыве гнева выслал ее, запретив показываться в Италии. Однако эта вспышка злости не могла успокоить его душевные раны. Что в нем такого должно быть, спрашивал себя Нерон, что его лучшие друзья объединились с его врагами-традиционалистами в заговоре против него? Теперь мы задаемся тем же вопросом. Классики истории утверждали, что его главными изъянами были жестокость, безнравственность, тщеславие и полное пренебрежение достоинством императорского титула. Но, строго говоря, Нерон не был жесток, он даже не был суров, пока ему не начали досаждать заговоры с целью его убийства. Он не был более безнравственным, чем Петроний, Сенека или другие заговорщики, и, следовательно, невозможно, чтобы они действовали под влиянием отвращения к его аморальности. И он определенно не был тщеславен, а о его неуверенности в себе, проявлявшейся в страхе перед музыкальными критиками, знали все. Все его друзья увлекались сценой, а главный заговорщик Пизон сам играл на публике в театральных представлениях точно так же, как Нерон в музыкальных. Значит, не пренебрежение имперским этикетом вызывало у них желание убить его.

По нашему мнению, ясно, что, если аристократия старого пошиба страстно желала его свержения, поскольку он безжалостно выступал против тех норм и установлений, которые они отстаивали, и поскольку он растратил или мог растратить общественные богатства, то предательство его ближнего круга наверняка было вызвано какой-то личной враждой и амбициями, не имевшими никакого отношения к сказанному выше. Пизон мог завидовать самому факту пребывания Нерона на троне. Петроний мог ненавидеть его как соперника в коллекционировании произведений искусства или очень резко разойтись с ним во вкусах. Один мог ревновать его к какой-нибудь женщине, другой – затаить на него злобу из-за нанесенного оскорбления. Как мы видим, с точки зрения истории только традиционалисты с их мотивами достойны снисхождения. В защиту остальных нельзя сказать ничего подобного.

В тот мрачный период жизни Нерона имели место еще три смерти, о которых стоит упомянуть. Первая – это смерть Тразеи Пета, непреклонного сенатора, открыто выражавшего императору свое суровое порицание в течение многих лет. После смерти Агриппины он в знак протеста ушел с заседания сената, не признавал «Праздников молодости» и отказывался присутствовать на них, возражал против обожествления Поппеи и даже не пришел на ее похороны, не появлялся в сенате, когда там произносились ежегодные клятвы верности Нерону и молитвы о его безопасности, не присутствовал на демонстрации его «божественного голоса» и так далее.

Сенат сам устроил суд над этим злополучным человеком, которого обвинили в том, что он представляет опасность для мира и покоя в Риме. Одновременно были предъявлены обвинения его зятю Гельвидию Приску и группе их друзей. Обвинителем от лица государства выступил некий Эприй Марселл.