Нерон. Император Рима

В 55 году Агриппина решила, что ее сын, которому к концу года исполнится шестнадцать, и Октавия, которой вскоре исполнялось четырнадцать, достаточно взрослые, чтобы пожениться. Как и следовало ожидать, их свадьбу сыграли с большой помпой. О внешности Октавии ничего не известно, но ее последующее поведение указывает, что она обладала страстной натурой, считалась угрюмой, опрометчивой и, возможно, слегка не в себе, если учесть, что ее мать Мессалина была нимфоманкой, отец Клавдий – в каком-то смысле наполовину слабоумным, а брат Британник – эпилептиком. Октавия преданно любила своего брата, и можно предположить, что в глубине души ее постоянно душила злоба из-за оскорблений, так часто выпадавших на его долю. Нерон, судя по всему, ей не нравился, да и он не питал к ней никаких теплых чувств. Однако они были помолвлены уже четыре года и принимали женитьбу как неизбежную часть судьбы, державшей их в своих тисках. Нерон должен был стать императором – теперь не было никаких разумных причин сомневаться в этом, – и этот незрелый, лишенный любви и приводивший в смущение союз являлся наказанием за его будущее положение.

Примерно в это же время начала складываться его неожиданная дружба с теткой Домицией Лепидой, сестрой его отца, которая делала все, что могла, чтобы именно теперь поощрять его юношескую привязанность, лаская его и делая ему маленькие подарки. Она была злобной женщиной, но еще слишком юный Нерон не мог осознать, что ее поведением двигал не интерес к нему, а желание отомстить своей снохе, сыгравшей решающую роль в смерти ее дочери Мессалины и лишении права на трон сына Мессалины и ее внука Британника.

«Между Домицией Лепидой и Агриппиной разгорелась жестокая борьба за то, чье влияние на Нерона возобладает», – пишет Тацит. Впервые в жизни мальчик услышал поношение и оскорбления в адрес своей матери. Домиция Лепида, по-видимому, предупреждала его, что единственное, что движет Агриппиной, – это жажда личной власти, а его нудное утомительное обучение является вовсе не необходимой подготовкой к обязанностям, присущим его высокому положению, а жестоким способом подчинить его и сломать его волю.

В то же время эта озлобленная дама возобновила свою дружбу с Нарциссом, к которому, вполне естественно, испытывала изрядную ненависть с тех пор, как он ополчился против ее дочери Мессалины. Нам кажется, именно в этом союзе двух старых врагов можно найти объяснение последовавших ближайших событий. В действительности Нарцисс воспользовался представившейся возможностью обернуть в свою пользу интерес, который проявляла к Нерону его тетка. С тех пор как Агриппина вышла замуж за императора – стоит напомнить, что первоначально Нарцисс возражал против этого союза, – положение Нарцисса неуклонно ухудшалось, поскольку он искренне любил своего хозяина и его возмущало ее жестокое обращение с несчастным стариком. Одновременно он чувствовал, что новая императрица подрывает его влияние на императора.

На самом деле Нарцисс не испытывал никакого сочувствия к Агриппине, если не считать выбора ее сына в качестве будущего императора, в чем он горячо поддерживал ее, поскольку, если бы преемником Клавдия стал Британник, Нарцисса наверняка сразу же приговорили бы к смерти, как человека, ответственного за гибель Мессалины. С другой стороны, воцарение Нерона, все еще находившегося под опекой своей матери, могло с таким же успехом привести его к падению, поскольку верность Нарцисса Клавдию и его любовь к той власти, которой наделил его император, неотвратимо превращали Агриппину в его врага.

Обдумывая эту проблему, Нарцисс, по-видимому, понял, что единственным выходом из этого затруднительного положения стало бы воцарение Нерона, но уже без Агриппины. Как следствие, у него родилась идея избавиться от источника проблем, отдалив Агриппину одновременно и от ее мужа, и от ее сына, для чего можно было использовать Домицию Лепиду. Домиция Лепида, как уже было сказано, вероятно, не имела более далеко идущих планов, чем причинить Агриппине боль, открыв Нерону глаза на преступления его матери. Но у Нарцисса на кону стояло его будущее благополучие, а может, и сама жизнь, поэтому его план подразумевал не меньше, чем окончательное свержение Агриппины.