Нерон. Император Рима

Нерон начал свое царствование с того, что вернул из ссылки множество людей. В то же время ни одному человеку не был причинен вред, за исключением Нарцисса и Силана, но и они оба пострадали не по его инициативе и без его ведома. Он не забыл добра, сделанного ему в детстве, и не мстил за вред, причиненный ему в прошлом. Он обратился к сенату с просьбой оказать честь старику Асконию Лабеону, который когда-то был одним из его учителей, и отказался преследовать некоего Юлия Денса, обвинявшегося, что он поддерживал притязания Британника на трон в противовес его собственным. Нерон так стремился избежать угнетения, что пытался, хотя и безуспешно, провести масштабную реформу, отменяющую все непрямые налоги на территории империи. Он действительно вел себя чрезвычайно милостиво и великодушно. В качестве примера его доброты можно упомянуть, что он за свой счет доставил из Египта доктора, чтобы тот вылечил его больного друга.

Когда некто Антистий Сосиан предстал перед судом сената за то, что сочинил о Нероне непристойные предательские стихи, он направил судьям сообщение, где написал, что желает оправдания своего обидчика, а в другой раз отказался наказывать тех, кто клеветал на него. Он снизил плату доносчикам, чтобы у тех было меньше интереса обвинять недовольных в измене. Назначил пенсии по старости сенаторам, находившимся в стесненных обстоятельствах, и щедро раздавал дары нуждающимся.

Когда ему впервые принесли на подпись смертный приговор, Нерон чуть не расплакался и воскликнул: «Зачем только меня научили писать?!» Он издал предписание, чтобы на гладиаторских поединках и других состязаниях на арене никого не убивали, включая даже приговоренных к смерти преступников, которым казнь заменили возможностью рискнуть жизнью в честном поединке. В результате в течение всего первого года его правления ни одна жизнь не была потеряна таким образом – поразительное новшество, не встретившее поддержки у кровожадного римского народа. Однажды, когда он был ребенком, его сильно взволновал несчастный случай с одним рабом: тот упал с колесницы, и его волоком утащили прочь. Нерону был сделан строгий выговор, что благородный человек не должен показывать жалости к слуге.

Можно понять, что при такой натуре разоблачение истинного характера его матери вызвало у него ожесточенную враждебность ко всему, что она отстаивала. Нерон начал ненавидеть тот благопристойный образ, тот идеал, который был представлен ему в детстве, и, наделенный от природы значительной долей правдивости и искренности, не мог скрывать растущего отвращения к тому лицемерию, которое скрывало под маской добродетели облик преступника. Ему вбили в голову, что приличия и внешние формы – это главное. Что для того, чтобы предстать перед людьми в том образе, который сделал бы его приемлемым для них, – в образе ревнителя римской традиции, – он должен скрывать свои слабости под личиной благочестия и культивировать в себе суровое достоинство, внешнюю сдержанность и самообладание, чтобы он мог демонстрировать людям те добродетели, которыми, как принято было считать, обладали их пращуры.

Его воспитывали в такой суровости, которая сохранилась только в самых строгих и консервативных старых семьях, и друзья для него подбирались именно из этих кругов. Его заставляли идти по стопам Августа, принимая традиционную интерпретацию обязанностей римского патриция. Ему говорили, что искусство, которое он так любил, должно быть предметом его покровительства, но не стремления, и бесконечно напоминали, что все занятия, предназначенные природой для свободного самовыражения, – музыка, поэзия, живопись, – были вроде мелких грешков, которым правитель воинственной империи мог предаваться разве что втайне. Даже свойственные ему вспышки приподнятого настроения порицались как неподобающие принцу старой школы.

Но теперь он вдруг решил покончить с этим гнусным надувательством – Нерон должен был стать самим собой.

Взбунтовавшись против показной благопристойности, он послал за самым известным в Риме учителем музыки и пения Терпнусом и с большим энтузиазмом стал учиться этим искусствам, поскольку ему сказали, что у него есть задатки великого певца. Сенека, возможно, дипломатично улыбнулся, Бурр, насколько посмел, выказал свое неодобрение, но Агриппина… можно только предполагать, как это ее потрясло. Рассердившись, она, должно быть, велела ему не быть глупцом, но, к ее огромному изумлению, Нерон, который искренне и глубоко увлекся музыкой, возразил, сказав, вероятно, что больше не потерпит ее вмешательства в его личную жизнь. Это определенно был разрыв и огромное потрясение для Агриппины.