Итак, до сих пор Агриппина и ее сын были заодно, но теперь их интересы разошлись. По окончании похорон Нерон поехал в сенат, где произнес еще одну речь, которая была встречена с большим энтузиазмом.
«Он определил, – пишет Тацит, – принципы и образцы, следуя которым он надеялся управлять империей наилучшим образом. Он заявил, что его юность не была отмечена злыми распрями и домашними ссорами, поэтому в его сердце нет враждебности, обид и желания кому-то мстить. Затем он изложил план своего будущего правления, подчеркнуто отвергавший порочные практики ненависти, воспоминания о которых были еще свежи в сознании его слушателей. Он сказал, что в его доме не будет взяточничества и коррупции, а также ничего, подвластного козням честолюбцев, и его семейные заботы будут полностью отделены от дел государственных. Сенату, добавил он, должна быть возвращена власть, которую он имел в древности».
Возможно, Сенека действительно помогал Нерону в подготовке этого обращения, но тем не менее в нем, по-видимому, нашли отражение его собственные, полные энтузиазма идеи, поскольку в последующие годы он выполнил все, что обещал. Аплодисменты были оглушительными, и сенаторы в своем безграничном восторге приказали, чтобы речь выгравировали на пилоне из чистого серебра и раз в год зачитывали народу. Однако Агриппина, с которой не посоветовались насчет этого, была встревожена и раздосадована, поскольку сочла, что упоминание о злоупотреблениях во дворце относились к их с Клавдием совместному правлению, и в любом случае не одобряла возвращение сенату той власти, которую он имел во времена республики.
Она посчитала неуместным, что Нерон, вступая на свое новое поприще, намеренно подчеркнул отсутствие враждебности к кому-либо, зная, что она уже предприняла шаги к тому, чтобы арестовать Нарцисса. Все выглядело так, словно сын пытался помешать матери в ее кровожадных замыслах, направленных против опасного вольноотпущенника, и Агриппина решила сразу утвердить свою власть. В течение часа или двух после того, как ей сообщили об этой речи, она отправила приказ заключить Нарцисса в тюрьму под тем предлогом, что он замышляет заговор против императора. Однако Нерон, услышав, что она сделала, с возмущением возразил, хотя и не питал симпатии к поверженному вольноотпущеннику. Такое впечатление, что это была первая стычка между ним и его матерью. Можно предположить, что Агриппина посмеялась над его желанием обойтись с бывшим другом по-доброму и отстаивала свою правоту, ссылаясь на то, что он еще недостаточно взрослый, чтобы понимать, какие опасности ему угрожают. Она говорила, что Нарцисс действительно замышлял недоброе и что Нерон должен позволить ей сделать то, что она, опираясь на свою жизненную мудрость, считала наилучшим.
Впрочем, Нарцисс не знал, что обрел нового защитника в лице юного императора, и, когда он оказался в тюрьме, явно без всякой надежды избежать смерти, не стал дожидаться палача и без промедления где-то через один-два дня после похорон Клавдия совершил самоубийство. Стоит заметить, что он дошел до нас как защитник или, по меньшей мере, как человек, проявлявший терпимость к маленькой секте христиан, которая только начинала обосновываться в Риме, ибо в своем послании к римлянам святой Павел приветствует «тех, кто из дома Нарцисса, которые в Господе».
Следует напомнить, что, когда Агриппина решила обручить Нерона с Октавией, ей нужно было избавиться от жениха девочки – Луция Силана, которого она опозорила, обвинив в инцесте. У этого Луция остался брат Марк Юний Силан, который на момент воцарения Нерона служил проконсулом в Малой Азии. Это был добрый, покладистый человек, получивший от Калигулы прозвище «золотой барашек». У Агриппины имелись кое-какие причины опасаться его, поскольку, как говорит Тацит, «в то время как Нерон еще не достиг настоящей зрелости, этот Силан был зрелым благоразумным человеком с безупречным характером и имел блестящую родословную по линии Цезарей, являясь правнуком досточтимого Августа».
Ничто не указывает, что он стремился стать императором, но нет ничего невероятного в том, что Нарцисс состоял с ним в переписке относительно этого предмета. Поверженный вольноотпущенник, понимая, что Агриппина неумолима в своей вражде, вполне мог предположить, что, если только ему не удастся заключить сделку с Британником, его единственная надежда – это передача трона другой ветви семейства. Если это было так, то Агриппина, видимо, подумала, что наилучшим оправданием ее действий против Нарцисса – оправданием, которое восстановило бы ее отношения с Нероном, – стали бы действия в отношении Силана. Однако она понимала, что ее сын с его неожиданной позицией сознательного неприятия ее безжалостной насильственной политики не даст согласия на арест предполагаемого предателя. Поэтому Агриппина решила ничего не говорить Нерону и осуществить свое намерение самостоятельно.