Неровный край ночи

Когда он подходит к школе, то уже слизывает горчицу с пальцев. Как почти все в Унтербойингене, здание словно выдернуто из другого века. Его высокая треугольная крыша отделана темными балками. Плющ взобрался по белой стене, а потом его оттуда сняли, оставив коричневые шрамы, идущие крест-накрест по штукатурке. Но выросли новые лозы; один угол школы полностью задернут зеленым занавесом – клочок жизнерадостного цвета среди январской хмари. Уроки на сегодня закончились; он ожидал найти двор кишащим детьми, но там пусто, за исключением одной стройной фигурки в угольно-черном платье с высоким воротником.

Когда учительница замечает Антона, она спешит по тропинке к дороге. Он снимает шляпу, прежде чем пожать ее озябшую руку. Она молода – двадцать с небольшим, примерно столько же, сколько было Антону, когда она впервые появился в Сент-Йозефсхайме.

– Герр Штарцман, – говорит она, – не могу передать, как я рада вас видеть. Я фройляйн Вебер, Кристина.

Она хорошенькая, высокая и голубоглазая, с блестящими каштановыми волосами и накрашенными губами. Ее бледные щеки разрумянились от зимнего холода.

– А я рад быть здесь, – отвечает Антон, сильно сомневаясь в том, что он рад.

Его желудок урчит после съеденной печени. Три года прошло с тех пор, когда он последний раз был в классной комнате, когда он стоял перед столькими детьми в качестве учителя. Помнит ли он еще, как это делается?

Кристина проводит его к школе. Она не отрывает глаз от тропинки, пока они идут, и говорит тихо, но без колебаний:

– Я молилась ночь за ночью, чтобы наш город – наших детей – это обошло стороной.

Объяснять, что именно, нет нужды. Уроки, которые эта честная молодая учительница не хотела бы для своих учеников. Доктрины чистоты и совершенства. Присяги в верности нашему Лидеру, повторяемые неделю за неделей, каждый вечер вторника, с рукой, вскинутой в приветствии. Если заставлять мужчину – или мальчика – повторять одни и те же слова достаточно часто, рано или поздно он начнет в них верить.

– Когда я узнала о том, что задумал герр Франке, я была в ярости.

То, как она произносит имя – содрогаясь от отвращения – не оставляет у Антона сомнений, что и она стала объектом похоти Мебельщика, его гнусных предложений. Конечно, стала. Миловидная, молодая и одинокая, эта учительница – слишком лакомый кусочек, чтобы Мебельщик его пропустил. Антон лишь надеется, что она не претерпела слишком много страда_ ний.

– Я тоже был в бешенстве из-за герра Франке, – отзывается Антон.

Я все еще в бешенстве.

Она останавливается перед дверью, под разросшимся плющом. Зеленые листья оттеняют ее рыжие волосы, придавая им сияющую насыщенность; на миг Кристина светится перед ним – молодой луч надежды.

– Но сейчас ни у одного из нас нет причины злиться. Вы пришли, чтобы спасти наших детей от этой участи.

Он прижимает шляпу к груди, к своему трепещущему сердцу.

– Если мне и удастся кого-нибудь спасти, фройляйн, то только по милости Божьей.

Когда она открывает парадную дверь школы, Антон понимает, где все дети. Шум разговора врывается в фойе из классной комнаты; в воздухе висит смех, музыка, которую производят дети, забывая о страхе. Они задержались в здании школы и не побежали домой. Они ждали Антона.

– Вон та комната, – Кристина указывает на открытую дверь, – будет полностью в вашем распоряжении в это время каждый вторник, так долго, как это понадобится.

– Это очень щедро. Я признателен.

– Это ерунда, mein Herr. Мы все очень рады помочь вам.

– Инструменты..?

– Коппы привезли их в кузове грузовичка, прямо в начале перерыва на ланч. Вы найдете их все в комнате.

Она вдруг улыбается ему, по-детски оживленно и восторженно. Он думает: «Где выросла эта учительница? В Мюнхене, в Штутгарте?» Кристина достаточно молода, так что едва ли могла избежать обязательного участия в программах для молодежи, когда училась в школе. Он скрежещет зубами, думая о том, что эту умную, полную надежд молодую женщину – любую молодую женщину – впихнули в Bund Deutsche Madel, Союз немецких девушек. В СНД наших девушек учат петь «Высоко реет флаг». Наших девушек учат работать на земле – Blut und Boden, кровь и почва. Наших девушек, превыше всего прочего, учат избегать расового позора. Полюбить мужчину, который недостаточно немец, родить ребенка с испорченной кровью – преступления, похуже убийства. Он может лишь возблагодарить Бога за то, что такие уроки не тронули сердца этой смелой молодой женщины.

– Спасибо вам, Кристина, – говорит Антон.

– Зовите, если понадоблюсь. Я буду здесь, в фойе; собираюсь послушать музыку.

– Не ждите многого, это лишь первый урок.