Нервные государства

По этим причинам симптомы ПТСР могут развиться даже тогда, когда явно определить травму, ставшую причиной, нельзя. Родитель, постоянно обеспокоенный безопасностью своего ребенка, старшеклассница, уверенная, что все ее друзья негативно оценивают ее внешность в соцсетях, или кто-то, регулярно подвергаемый издевательствам и дискриминации – все они могут демонстрировать признаки данного синдрома. Эти случаи лишь малая доля массы путей, через которые экономическое неравенство и политическая маргинализация отпечатываются на теле и его симптомах, вызывая почти непрерывную тревогу. В каждом случае имеет место продолжительное критическое неравенство в силе и ощущение, что бежать некуда. В более широком смысле ПТСР привел к обсуждению проблемы того, что симптомы могут иметь своим «триггером» повседневные ситуации. Это породило скандалы в университетских кампусах, где периодическое использование понятия «trigger warning» (в отношении определенных высказываний и тем) стало вызывать проблемы со студентами, не желающими соприкасаться с идеями, которые кажутся им агрессивными[124].

ПТСР поставил вопросы, значение которых простирается далеко за пределы проблем психиатрии, тем самым нарушив традиционные представления о причинении страданий. Данная категория диагнозов может касаться любого из нас, ставя перед нами вопросы о границе между словами и насилием, и можем ли мы быть уверены в том, где кончается одно и начинается другое[125]. Попутно под удар попадает Декартово понимание тела, как полностью механического объекта, отдельного от «я». Но ровно то же делает абсолютистское стремление к «свободе слова», за которую критики понятия trigger warning так яро выступают. Современные неврология и психиатрия ясно демонстрируют физическую сторону эмоциональных травм, но насколько в точности внимательными к чувствам окружающих мы должны быть в таком случае? Это стало одним из самых горьких противоречий нашего времени, у которого нет простого решения. Очевидно лишь, что те, кто потешается над «снежинками», утверждая, будто свобода должна позволять ранить чужие чувства в любой степени, в итоге участвуют в карикатуре на «просвещение», которая слепо игнорирует многочисленные свидетельства единства эмоционального и физического, но не практические случаи того, как слова угрозы оказываются сопряжены с насилием.

Отчасти благодаря таким культурным противоречиям ПТСР как синдром получил куда более широкое политическое и культурное значение. Он ставит непростые вопросы о природе насилия и роли чувств в общественной жизни, разводя по разным полюсам поколения и идеологические лагеря. Тем не менее он дает нам возможность понимать и осмысливать боль и раны современного мира. Понимание того, как переплетаются бессилие, воспоминания, стресс и навязчивое повторение, дает мощную модель, с помощью которой можно понять суть множества современных форм несчастья. Потребность в том, чтобы чувства и уязвимость воспринимались всерьез, вне зависимости от медицинского диагноза, на деле являет собой необходимость понимания, что смысл и воспоминания играют важную роль для проблем, которые просто не могут быть решены экспертами.

Болезненность бесправия

ПТСР – не такой уж частый диагноз, хотя его распространенность среди определенных слоев населения – в особенности среди девочек старших классов – вызывает сильное беспокойство. По разным оценкам, 70 % американцев пережили какую-то «травму» в своей жизни (к примеру, нападение или автокатастрофа), из них примерно пятая часть впоследствии получила ПТСР. Но в случае последнего ранние спекуляции Фрейда о «навязчивом повторении» дают нам понять, что суть травмы не в боли, а именно в бессилии, что оставляет беззащитным перед болью, даже если имеет место лишь ее возможность. «Навязчивое повторение» или постоянные всплески гормонов «бей или беги» являются способами, которыми разум и тело несознательно стремятся вернуться в прошлое, но на сей раз с некоторой степенью контроля и подготовки.