Нервные государства

В этих словах есть нечто брутально физическое: тела против тел, причиняющих, – на деле ищущих, – ранения и боль. Клаузевиц имел возможность наблюдать это из первых рук: ужасы боевых столкновений не были ему в диковину. Его волновала другая проблема – каким образом огромная армия людей может быть втянута в подобный конфликт вопреки их личным интересам. Он был озабочен тем, что менталитет гражданской и купеческой жизни вел к ослаблению боевого духа:

«Той изнеженности, той погоне за приятными ощущениями, которые понижают дух народа, схваченного растущим благосостоянием и увлеченного деятельностью в сфере усилившихся мирных отношений»[149].

Суровую потребность войны в живой силе можно удовлетворить, рассуждал Клаузевиц, только если людям будет преподан должный эмоциональный настрой. Это не было вызовом чисто физическим или психологическим, но распределенным в обеих сферах, как потом будет сформулировано Дарвином и другими. Если люди утратят желание сражаться и убивать или оптимизм в отношении исхода битвы, то поражение неизбежно. Позже проблема будет отчасти решена с помощью фармакологии, в частности когда американская гражданская и Франко-прусская войны привели к значительным прорывам в области обезболивания, и в случае недавних вложений Пентагона в разработку подавляющих страх препаратов. Обретение контроля над нервами, как лидеров, так и последователей, давно входит в амбиции военных исследований.

И все же источники храбрости разнообразны и не ограничиваются лишь телом или полем брани. Есть определенные меры, которые военачальник может оперативно предпринять, чтобы повлиять на чувства армии, и Клаузевиц считал, что эмоциональное состояние солдат должно учитываться при выборе тактики. К примеру, те тактики, что демонстрируют большой оптимизм, чаще провоцируют смелость и энтузиазм, чем оборонительные. За несколько лет до того, как эмоции стали для психологов объектом лабораторных исследований, Клаузевиц предлагал клинический и стратегический подходы к психологическому взаимодействию, позволявшие умело провоцировать определенные переживания, тем самым меняя поведение.

В более широком смысле проблема боевого духа (как показал период после Французской революции) состоит в том, что на деле он во многом зависит от национальной культуры. «Моральные силы насквозь пропитывают всю военную стихию», начиная с административного планирования, продолжая стратегическими операциями и заканчивая отдельными стычками. Наполеон был первопроходцем в использовании пропаганды, ради которой он выпускал правительственную газету «Le Moniteur Universel» («Универсальный вестник»), сообщавшую новости – реальные и сфабрикованные – о его военных победах французской общественности. «Имеет значение не то, что является истиной, – замечал Наполеон, – а то, в какую истину верит народ».

На заре Наполеоновских войн центральной проблемой национальных государств Европы, с точки зрения Клаузевица, был вопрос о том, как создать такое общественное настроение, которое позволило бы объединить народ и государство в деле реализации единой военно-политической программы. Как потом подтвердят «тотальные» войны XX века, если на кону само существование нации, каждый мужчина, женщина и ребенок получают свою роль в борьбе. Именно это более всего занимает мечты ностальгического национализма и определяет его.

Догадки Клаузевица были во многом пророческими. По мере того как разрушительный потенциал войны увеличивался, вместе с ним росла важность боевого духа. С появлением в XX веке воздушных бомбардировок масштабы разрушений расширились далеко за пределы традиционного поля брани. Авианалеты ставят своей целью уничтожение экономической инфраструктуры столь же регулярно, как и военных объектов, стирая разницу между «комбатантами» и «некомбатантами», по меньшей мере с точки зрения жертв. Если за время Первой мировой войны потери гражданского населения составили лишь 5 % от общего числа погибших, то в военных конфликтах 1950-х этот показатель вырос до 50 %, а в современных – все 80 %[150]. Способность воздушных бомбардировок вселять ужас в гражданское население всегда была частью их предназначения: центральная задача стратегического применения авианалетов состоит в постепенном ослаблении психологической стойкости гражданского населения. С самой первой бомбы, сброшенной с самолета итальянского пилота Джулио Гавотти над Ливией в 1911 году, через «Блиц» Второй мировой войны и ковровые бомбардировки Северного Вьетнама в 1965–1968 годах этот способ ведения боевых действий всегда предполагал нанесение ущерба разуму не в меньшей степени, чем телу.