В основе такого понимания лидерства, будь оно реализовано политиком, военачальником или администратором, лежит определенный идеал познания, который более не рассматривает разум как средство представления окружающего мира, как это было для Гоббса и Декарта. Вместо этого он становится оружием, направляемым в том числе умы других людей. На примере Наполеона лидер не обозреватель, а протагонист, действующий вне рамок фактов или религии. Согласно наблюдениям Эрика Хобсбаума, Наполеон был единственным в свое время примером, «…когда простой человек стал более великим, чем те, кто имел право носить корону в силу своего рождения… он был образцом человека, порвавшего с традициями для достижения своей мечты»[156]
.Ключевым психологическим атрибутом такого персонажа является не честность, но «решимость», способность не точно описывать окружающий мир, а подчинять его. Впоследствии бесчисленные учебники по «лидерству» пытались сформулировать, что главная проблема ориентирования в быстро меняющихся стратегических ситуациях состоит в том, как скомбинировать инстинкты, эмоции и знания для мгновенного принятия решений. На войне или в деле технологических диверсий правил никаких нет, и задача лидера устанавливать и насаждать их силой своего интеллекта. Говоря словами Клаузевица, в пылу сражения хороший военачальник сохраняет психологическое спокойствие, «как стрелка компаса на корабле, волнуемом бурей»[157]
. В этой метафоре лидерДля пропаганды различие между «фактом» и «вымыслом» становится неважным, что порождает тревогу. Словесное послание превращается скорее в набор инструкций или приказов, нежели в набор фактов, хотя эти самые инструкции и приказы подобраны с тщательным вниманием к эмоциональному и психологическому состоянию слушателей. Когда политика становится формой военного противостояния, слова делаются подобны оружию, выбранному за его мощь, как в отношении своих (которых надо воодушевить и раззадорить), так и чужих (которых надо уязвить и деморализовать). Знание, в свою очередь, в меньшей степени ценится за свою точность и больше – за то, как оно помогает лидеру, принимающему решения, ориентироваться в хаосе. Концепция разведданных предполагает, что нам необходимо сделать выбор и последовать либо по одному, либо по другому пути. Бездействие недопустимо.
Идеал знания XVII века опирался на определенную Гоббсом проблему того, как сдерживать обещания. Достоверное отражение бытия, будь оно предоставлено торговцами, статистиками или натурфилософами, было тем, что позволяло добиваться согласия между чужими друг другу людьми. Экспертное знание принимает форму обещания: доверяй мне, это факты. Но то, что имеет место в современных военном деле и корпоративной стратегии, является не столько основой для социального консенсуса, сколько инструментами социальной
Достигается это путем применения ряда психологических, управленческих и риторических техник, среди которых маркетинг, пропаганда, ура-патриотизм и провокация глубинных возмущений. Слова делаются инструментом доминирования; по той же причине они действительно способны эмоционально ранить. Невербальные символы и медиа, нацеленные непосредственно на наши чувства, становятся еще более важными в борьбе за мобилизацию и контроль людей. Знания и методы, изначально требовавшиеся на войне, теперь являются частью повседневной гражданской жизни, отчасти потому, что метафоры о «войне» взяты на вооружение популистами, конспирологами или троллями. Но внимание к оперативности и стратегической полезности знания более не характерно лишь для вопросов безопасности или обороны. Теперь это касается также и того, как бизнес поддерживает свое преимущество и общественное влияние. Образ лидера наполеоновского типа, что полагается на свое «чутье» и меняет мир вокруг себя, теперь ценится у предпринимателей больше, чем у военных. Продвижение этого культа предпринимательства стало одним из наиболее значимых интеллектуальных намерений XX века.
Глава 6. Игры разума
Настроение на рынке и цена знания