Нервные государства

Однако Мизеса волновало не только разрушение идеи экономического планирования. Он также расчищал площадку под определенный тип экономического лидерства, на которой персонажи вроде Тиля выстроили целые системы убеждений: предпринимательство. Оно все еще оставалось вариацией планирования, но действовало в частном секторе, с частным капиталом по частным ценам. Особой ценностью предпринимателей, как считал Мизес, было не то, что они четко знали, какие методики сработают и какие товары будут продаваться, а то, что они были готовы действовать даже если готовы к этому не были. У них хватало смелости идти на значительные риски и (вместе со своими инвесторами) принимать последствия неудачи. Имелся стратегический и храбрый склад ума, который в иных случаях встречался на поле боя. И действительно, он был очень схож с качествами, что так восхищали Карла фон Клаузевица в великих военачальниках.

Действовать предпринимателям позволяют не факты и не профессиональные навыки, а впечатления и информация, которые пока еще не посетили окружающих. Как на войне, оперативность, секретность и храбрость важнее всего. Аналогия между великими новаторами от бизнеса и военачальниками стала явной благодаря другому венскому экономисту, испытывавшему похожий энтузиазм по поводу чистого капитализма, Йозефу Шумпетеру. Как он писал в начале 1930-х, «…подобно тому, как военные действия должны быть предприняты согласно стратегической обстановке, даже если нет никаких данных, какие можно было бы добыть, так же и шаги в экономической жизни необходимо делать без детального анализа предстоящих поступков. Таким образом, успешность всякого дела зависит от интуиции»[166].

Предвещая современное нам восхищение личностями Стива Джобса и Марка Цукерберга, Шумпетер был заинтригован выдающимися психологическими качествами подобных персонажей. Их мотивацию составляли не только деньги, но «воля завоевателя: стремление сражаться, доказать свое превосходство над другими», полагал он[167]. Австрийская экономика, как стало впоследствии известно, стремилась направить аристократический, военный этос в сферу предпринимательской борьбы, и государству следовало серьезно посторониться.

Единственные факты, принимаемые во внимание в пылу подобных противостояний, это рыночные цены. Однако цена – факт очень любопытной природы, совсем не такой, как факты, что эксперты XVII века стремились защитить. Во-первых, в обществе свободного рынка нет эксперта, чтобы следить за ценами. В отличие от фактов статистики, отчетности, анатомии или окружающего мира, которые осмысливаются, формируются и проверяются экспертами, цены растут спонтанно. Именно за это Мизес относился к ним так положительно. Во-вторых, пока рынки становятся все свободнее и аморфнее, цены меняются почти постоянно. Достаточно вспомнить современные нам цены на биржах, которые постоянно в движении и требуют новых технологий вроде тикерных аппаратов и цифровых экранов, чтобы гарантировать, что отображаемая цена является текущей. Таким образом, это очень странного рода факт. Цена мало чем может помочь в разрешении споров или неопределенностей и всегда предлагает преимущество тому, кто реагирует быстрее всех.

Австрийские сторонники свободного рынка не утверждали, что предприниматель всегда прав. Но они заявляли, что только система гибких цен могла гарантировать, что ошибки будут обнаружены. При социализме, согласно их суждениям, плохая экономическая идея или негодный продукт могли получить ход, потому что имели полную поддержку со стороны государства. Но в конкурентной экономике неудачные стратегии и технологии быстро прекратят использоваться, при этом предприниматели и инвесторы потеряют деньги. Таким образом, капитализм был формой дарвинизма, в котором постоянные нарушения порядка ведут к формированию все более сильной системы. Это игра смекалки, чутья и предвидения, в которой побеждает тот, чьи инстинкты показывают себя наиболее дальновидными и надежными.