Несчастливое имя. Фёдор Алексеевич

Он шлялся весь день среди торговых рядов, среди зевак и приезжих, и лишь когда стемнело, направился к дому. Войдя во двор, Андрей услышал какой-то шорох в дальнем углу, возле новых клетей, и вспомнил, что собаки не спущены. Крадучись добравшись до клети, Андрей выглянул из-за угла: кто-то смотрел на него из-за другого угла. Понятно, что вор и тать, а взгляд какой-то просящий.

   — Што, братко, — неожиданно спросил вор тихо, — и ты, никак, на промысел вышел?

   — Неужто, земляк, не видешь, — машинально ответил Андрей.

   — Так пойдём вместя: и добыча, и грех, и горе — всё пополам.

   — Ладно, пойдёма, да куды же?

   — Да не ведаю, братко, я-то небывалый, признатси, во первый раз вышел, и страшненько, да нечего делати, да вай вот ломати клети, хозяин богатый, што-нибудь да сыщитси.

«Ты впервой, — подумал про себя Андрей, — так погоди ж, я тебе отважу, в другой раз неповадно будеть». А вслух сказал:

   — Пожалуй, давай, да чема ломать-то будем, есть у тебе што?

   — Нетути, братко, ничего, разве поискать тут плахи какой да высадить дверь.

   — Погоди-ка, — сказал Андрей, — я, видно, запасливее тебе.

Он достал из пояса ключ и отомкнул клети. Вошли.

   — Вот, — говорит Андрей, — сундук стоит, ломай.

А сам пошёл в сторону, чтобы поискать топор либо кол какой-нибудь, чтоб окрестить им татя.

   — Бог с ним, с сундуком. Мене бы хлебушка найтити, а тут-таки пахнет. — И пошёл вперёд, потягивая носом.

   — Постой, — остановил его озадаченный Андрей, — вот я нашёл, — и подал ему с полки хлеб.

Вор кинулся на хлеб, ухватил его обеими руками и давай уплетать, а Андрей уже держал топор в руках.

Поев немного, он перекрестился, забрал с полки целый хлеб да ещё тот, что начал, и собрался уходить.

   — Што ж ты, — спросил озабоченный Андрей, — забери ещё чаво, тут добра много.

   — Бог с ним и с тобою, — печально сказал вор, — и сам не хочу, и сыну закажу: слава Богу, что я до хлеба добралси, на недельку будет с мене и сыну хватит, а более ничего не надоть.

   — Ну, так поди же сюды, возьми вота мешок муки да отнеси-ка домой, не бойси никого, хто спросит, так и скажи, што хозяин дал.

   — Як хозяин? Якой хозяин? — оробевши, спросил вор.

   — Да, брат, хозяин, вота он пред тобою, и припас было для тебе топор.

Вор как стоял, так и повалился ему в ноги:

   — Батюшка, не погуби!

   — Вставай, я говорю, — медленно сказал Андрей, — бери хлеб свой, бери муку и ступай с Богом домой: счастлив ты, што не позарилси на другое добро.

Вор побожился, что в первый и последний раз идёт на такое, и ушёл со двора. Андрей, неведомо чему улыбаясь, выпустил псов и ушёл в дом.

С началом дождей воевода князь Ромодановский-Стародубский с дозволения государя отводил войско к Курску. Измотанные непролазной грязью, люди брели молча, таща за собой возы и орудия. Десятого октября войско наконец-то добрело до места. После чего Ромодановский распустил полки. В своём письме государю он писал:

«Ратны люди Севского и Белгородского полков, будучи на службе в беспрестанных походах полтора года, изнуждалися, наги и босы, запасов у них вовсе никаких нетути, лошадьми опали, а многие от великой нужды разбежалися и теперича аще бегут беспрестанно, а которых немного теперь осталоси, у тех никаких запасов нетути, оста вить их доле на службе никак нельзя...»

Не в лучшем положении были и полки гетмана Самойловича, с гетманом осталось не более пятнадцати тысяч казаков, с которыми он отошёл к Переславлю.

Царевич Фёдор закрыл чернильницу, аккуратно вытер перо и спрятал его в перламутровый футляр. Потом подул на свиток, чтобы скорее застыли чернила, и невольно залюбовался своим твореньем. На перевод нескольких страниц Тацита у него ушёл почти весь день, и он пролетел как единый миг.

С тех пор как отец возвратился в Кремль и вернул ему свою любовь, Фёдор стал с новым рвением совместно с Симеоном Полоцким и Брюсом заниматься латинскими переводами. Радость возвращалась в его душу.

   — Хорошо, огрехов совсем чуть-чуть. — А про себя подумал, что ученик превзошёл учителя. — И хорошо, что Брюса севодня нет.

По возращении государя в Кремль владения наследного царевича выросли почти вдвое. Симеон Полоцкий наконец-то был пожалован дворянством, возросла и роль дядьки постельничего Ивана Хитрово, который совместно с Полоцким пытался отвадить царевича от инородца Брюса, а тот, занятый примирением отца с сёстрами, не замечал этого.

   — Теперича попробуй положити этот текст на польский али чешский язык.

Царевич знал славянский язык в совершенстве, о чём было ведомо Симеону, и этот перевод также не давал ничего нового. Фёдору был нужен новый учитель, но сознаться в этом Полоцкому было не по силам.

Фёдор без оговорок взялся за перо, но в это время дверь распахнулась, и в светлицу ввалился всей громадиной боярин князь Воротынский: