Несчастливое имя. Фёдор Алексеевич

   — Я што, царь? Милославский, тот знает, што Пётр на стороне Матвеева, может, трогать семью Долгоруковых не станет, но и Петра в Москву не пустит.

   — Придумай што-нибудь, отвлеки его.

Андрей опустил голову.

   — А ты заметил, воевода, аки раздражало генерала, што я сидел в твоём присутствии?

Ромодановский подошёл ближе, поднял за подбородок голову Андрея и, заглянув в глаза, сказал:

   — Запомни. С древних времён одни ненавидят неравенство, другие же — равенство.

Царевна Софья была счастлива. Она принимала участие в правлении государством. Совместно с Милославским могла влиять на решения брата. Незначительные решения, втайне, уже иногда принимала сама. Её любовь, Васенька, входил в четвёрку правителей, помогавших брату править, и постоянно был у неё на глазах. Правда, это продлится ещё года два-три, пока Фёдор не возьмёт всю власть в свои руки. Но об этом пока можно не думать.

Царевна прижалась к Голицыну, который ночевал сегодня у неё. Она окинула спальню взглядом, и неожиданно огонь в лампаде напомнил ей о том, как с неделю назад ярыги взяли стрельца, который по пьяни орал на улице, что Софья понесла от князя Голицына и ребёнка скинула и скормила собакам. Того стрельца запытали огнём. Так ему, грязному, и надо.

Софья сильнее прижалась к Василию и стала покрывать его лицо поцелуями. Василий проснулся и положил ей руку на грудь. Какие бы чувства он ни испытывал, но ласки его были нежными, и Софья млела под его руками.

Откинувшись на подушку, Василий спросил:

   — Ты слышала, из Курска прискакал генерал Трауернихт, жалуется на Ромодановского, мол, войск и провианту не даёт.

   — Да, слышала. Странно немного. С одной стороны, хорошо, но штобы свалити сотоварища матвеевского, и думати не приходитси. За него встанет весь род Ромодановских, да и в войске заменити его пока некем. Попеняем ему немного, а аки турок разобьёт, в деревню и сошлём, под видом пожалования. А сына его Мишку и племянника Федьку на дальние воеводства разошлём.

   — Нельзя так с родовитыми, — возмутился Голицын.

Софья приподнялась на руке:

   — Пойми, Васенька, коли энти четыре рода от двора убрати, то по местническим книгам Голицыны, не считая царского рода, выше всех будут, а тама чем... — Царевна не договорила.

   — А аки же родня царская, Черкасские, Шереметевы, Стрешневы, Милославские?

   — Вот на них и обопрёмси, а Нарышкиных изведём, и зверёныша ихнего.

Впервые Василию было страшно смотреть на свою возлюбленную, он понял, что она может содеять то, о чём говорит. Ни перед чем не остановится.

Дума при Фёдоре Алексеевиче работала каждодневно. Не зная, как справиться со своей роднёй, особенно с Софьей и Милославским, Фёдор переложил эту задачу на думу, где не преобладала ни одна из группировок, что в какой-то мере смягчало придворную борьбу. Милославские спихнули Матвеева и Нарышкиных, но как только стали забирать всю власть, дума раскололась, что позволило думным дворянам и дьякам поддерживать любые предложения царя. Ему ещё не стукнуло и шестнадцати, он ещё не избавился от сильного влияния на дела Ивана Милославского и Богдана Хитрово, но регентский совет из четырёх бояр дума отменила. Когда Фёдор Алексеевич болел, дума принимала решения от его имени, и двум выше названым боярам непросто стало проводить свои решения. Никита Одоевский отошёл от них, сойдясь с древней знатью: Воротынскими, Приимковыми-Ростовскими, Трубецкими и Куракиными. А дополнительные статьи к уложению по вопросам судопроизводства Фёдор утверждал уже сам, без бояр и думы — это была его первая победа. Третий Романов становился настоящим государем. На радостях он решил повидать брата, юного царевича Петра, и отправился в покои царицы Натальи Кирилловны, послав вперёд боярыню Анну Петровну Хитрово. Его сопровождали Фёдор Куракин и Владимир Долгоруков.

Мачеха, одетая чуть ли не в монашеские одеяния, встретила его с поклоном. Царевич Пётр играл с сёстрами, не обращая внимания на вошедших. Четырёхлетняя Наталья и двухлетняя Фёдора слушались его беспрекословно. И даже мамки вытягивались под взглядом его глаз.

Фёдор присел рядом с мачехой:

   — Ну што, матушка-государыня, не пора ли крестнику за учёбу братися?

   — Да ему и пяти лет нету, государь, пущай ещё побегает, поиграет.

   — Вота на день рождения и приставим к нему толкового человека. Князь Владимир, — обратился царь к Долгорукову, — позови-ка Соковнина.

Стольника Фёдора Соковнина привели почти сразу.

   — Фёдор Прокофьевич, у меня к тебе просьба важная. Моему брату и крестнику царевичу Петру Алексеевичу через две недели пять лет стукнет. Поищи ты ему доброго учителя.

   — Хорошо, государь, нынче же найду.

   — Найдёшь, приведи ко мне, я погляжу да поспрашаю его.

Когда Соковнин ушёл, вошедший с ним Хованский напомнил царю:

   — А ведь Феодосья Морозова и Авдотья Урусова его сестры родные, государь.

   — Ну и што?

   — Так они ж самые рьяные были раскольницы и осуждены ещё при твоём батюшке, царствие ему небесное.

   — Я знаю, Иван Андреевич, не нам судить их, если они за свою веру мученическую смерть приняли. И ни при чём тут Фёдор Прокофьевич, брат их.