Несчастливое имя. Фёдор Алексеевич

В кабаке наступила тишина. Кто-то хотел рвануться к Андрею, но раздался второй выстрел. На пороге стоял Сивой, вооружённый пистолетом, Андрей, перебирая заплетающимися ногами, поспешил к другу. Когда прибежала стража, их уже и след простыл.

В доме окольничего князя Василия Голицына[131] порядок, терем каменный под железной крышей, над трубами снегосходы, амбары дубовые, ураган выдержат. Жена красавица, сын, дочь. Жил спокойно, не лез вперёд, чёрт двинул спутаться с царевной Софьей. Решил завязать со всем этим, да оказалось, что царевна уже понесла. Так и повилась верёвочка. А эта ядовитая сводня тётка, старая дева, царевна Татьяна Михайловна переехала в Архангельское и племянницу с собой взяла, и появилась возможность видеться чаще, и вот уже семь месяцев его связи с царевной. Глядишь, скоро разродится, и ребёнка надо будет куда-то пристраивать, не чужого, своего, а тут сын сидит за трапезой, в глаза заглядывает. Одна надежда на младшую ветвь князей Голицыных, захудалого Семёна Ивановича Кропотова, пусть возьмёт к себе ребёнка до времени, признав своим, не зря же столько денег от нас на проживание берёт. Хорошо бы родилась дочь, меньше хлопот. Подросла бы, дали бы хорошее приданое и выдали бы замуж за хорошего человека. Ладно, пора ехать к Софье. Князь Василий накинул шубу, шапку и вышел во двор, где его ждали лёгонькие расписные саночки, запряжённые красавцем вороным жеребцом. Полетели саночки по московским улочкам, из боярского Китай-города в пригород.

Встречала князя царевна Татьяна Михайловна. Сильно располневшая в беременности, Софья на люди не показывалась. Стряхнув снег, князь Василий вошёл в терем. Софья, не дав снять шубы, бросилась его обнимать:

   — Ну наконец-то ты явилси...

Василий гладил её по спине, но ничего при этом не чувствовал.

   — Может, пойдём в спаленку?

   — Не, Софьюшка, нельзя, скоро на восьмой месяц перейдёт, потерпи, чуток осталось.

Князь присел на расписную лавку недалеко от изразцовой печи. Софья села рядом, положив голову ему на плечо.

   — Боязно мене, аки батюшка прознает, — залепетала она.

   — Ну есля тебе боязно, што мене тогда говорити. Тебе, если што, отец в монастырь упрячет, а я могу на воеводстве в Енисейске оказатьси.

   — Так то ж ради любви.

   — Да, да, Софьюшка, — произнёс князь, сильно прижимая царевну, а про себя подумал: «Прямо театр, аки у царицы Натальи Кирилловны».

В начале декабря дума собралась в Золотой палате. Не считая четырнадцати бояр, сорока двух окольничих, в палате присутствовало до трёх сотен стольников, думных дворян и думных дьяков.

Двери раскрылись, и в палату, опираясь на посох, вошёл царь Алексей Михайлович. Склонившаяся в поклоне дума ждала, пока он проследует и воссядет на трон. Воссел государь, воссела и дума. Ранее в думе стояли на протяжении всего обсуждения, а когда бояре уставали, выходили из палаты отдохнуть, что останавливало работу. Царь это учёл.

   — Дела изъявились спешные, да и не сразу уразумеешь, радостные ли, — медленно начал речь Алексей Михайлович. — Гетман Ян Собеский под Хотином в пух расчихвостил султана, и даже пленил знамя их басурманского пророка. С одной стороны, хорошо, может, наступит замирение и мы в войну с султаном не полезем. Но в Польше скончался король Михаил Вишневецкий. Коли Ян Собеский будет избран королём и заключит с Турцией мир, не видати нам заднепровской Украины. Хватит нам Стефана Батория[132]. Часть вельмож Польши прислала к нам послов с просьбой отдать им на польский престол сына нашего Фёдора. Но аки сообщает наш посол из Варшавы, претендентов на ту корону аж пятеро. Дума должна решить, посылать царевича в Краков али нет. И аки быти с Дорошенко, переговоры с ним ничего нам не дали.

Первым встал боярин князь Юрий Алексеевич Долгорукий. С тех пор как князь Григорий Ромодановский-Стародубский отъехал к войскам, он постепенно забрал под себя Стрелецкий и Рейтарские приказы.

   — Ждати, пока Дорошенко сам, добровольно сдаст Чигирин, далее нельзя. Турки разбиты и с полгода под его стены не явятси. Поляки заняты избранием нового короля, энтим надо воспользоваться и овладеть Чигирином, энто даст нам перевес и в переговорах с Турцией, и в переговорах с Польшей. Войск у Ромодановского достаточно.

Следующим встал окольничий князь Щенятев.

   — Крепость с налёту не возьмёшь, но попытаться надо, — только и молвил он.

Барятинский тоже выступил за переправу войск на правый берег.

После выступления трёх оставшихся при царе виднейших воевод о том же заговорили и остальные, и первый вопрос решён был быстро. Но второй вопрос о посылке царевича в Польшу вызвал рьяные споры. Глава Посольского приказа Артамон Матвеев сказал, что это лишь вызовет междоусобную войну в Польше.

Боярин князь Иван Милославский говорил, что польские вельможи от одной радости, что ими будет владеть Романов, сложат оружие. На стороне Матвеева оказались Воротынский, Одоевский, Шереметев, а также Пронский и Полтев.

На стороне Милославского стояли почти все бояре: и Куракин, и Хитрово, и Стрешнев, и Пётр Салтыков, и Хованский тоже был с ними.