Несчастливое имя. Фёдор Алексеевич

Неожиданно для всех впервые выступил отец юной царицы боярин Нарышкин, он встал на сторону Матвеева, чем сравнял ряды спорящих. Дума раскололась. Спорили до обеда, пока царь не распустил всех по домам. Оставшись один, он велел призвать к себе сына. У Фёдора как раз обострилась боль в ногах, и он еле шёл, опираясь на посох. В свои двенадцать с половиной лет он был ростом почти с отца.

Фёдор шёл к отцу, как всегда заранее всё ему прощая, дедов золотой крест давил на грудь.

   — Ты ведаешь, что с Речи Посполитой до тебя послы прибыли? — как-то отрешённо обратился отец к сыну.

   — Ведаю.

   — И што о том мыслишь?..

   — Не хочу я к крыжакам, мене на Руси милея.

   — Ну, на том и порешим.

Царь встал и, более не говоря ни слова, вышел из палаты, оставляя Фёдора одного, без отцовского слова, ласки и любви.

Вот уже два месяца Андрей Алмазов был рачительным семьянином. Оксинья просто нарадоваться не могла. Приходил домой рано, всё делал по дому, всем был доволен, ни с кем не спорил и не ругался, ни к кому не ходил. С женой был ласков, но не из-за любви, а из-за какой-то душевной пустоты, которую ничем не мог заполнить. И лишь сегодня надо было переговорить с купцом Албановым с Тверской, поставлявшим ему персидскую парчу и бархат. Идя по заснеженным улицам, Андрей задумался и чуть не прошёл дом купца, когда на дороге возле него остановилась богатая, изукрашенная православными крестами карета, поставленная на полозья, в которой сидел митрополит Иов Ростовский. Посмотрев на Андрея внимательным, колючим взглядом, он поманил его властным жестом:

   — Не ты ли, раб Божий, провожал мене с князьми Ростовскими на мою митрополию?

   — Я, преподобный.

   — А не после тебе ли, милостивец, у нас разбойные передралиси и князя Сеитова порезали?

   — Тот князь сам разбойный был, царёв караван с меховой рухлядишкой пограбил.

   — А ты знаешь, што тот князёк под ближним боярином князем Иваном Михайловичем Милославским ходил?

   — О том ведаю.

   — Ия ведаю, што меж Одоевским, Башмаковым и Матвеевым ходишь, меж тремя приказами: Тайным, Разбойным и Посольским, поэтому и Милославского не боишьси, потому и с рук тебе многое сходит. Кого из них не станет, и двое других тебе уж не прикроют.

   — Все мы смертны.

   — Смел, смел. — Митрополит осмотрелся по сторонам и со словами: — Да, все мы под Богом ходим, — истово перекрестился. — Только ты вот уже два месяца Божий храм не посетил.

   — Мене у него просить нечего. Жёнку, што я лелеял, у мене отнял. Любое хорошее дело, што содею, так исковеркает, глаза смотреть не хотят.

   — Ты што ж, хочешь Господа отринуть? Он за нас на Крест пошёл, а ты хулу несёшь, к сатане примкнуть хочешь?

Андрей, распалившись, вытянул кукиш в лицо митрополита:

   — Вот им обоим, и Господу и сатане. Я им обоим не слуга. На Крест пошёл, я его о том не просил. Сатана с Богом сами по себе, а я сам по себе.

Андрей хотел развернуться и войти в дом купца, но митрополит окликнул его:

   — Стой, олух. — Иов вышел из кареты. — Я остановился на подворье крутицкого митрополита, аки патриарха изберём, зайдёшь ко мене, дело есть. По энтой жуковине тебе до мене проведут.

Он снял с пальца перстень с большим зелёным камнем, отдал Андрею, сел в карету, и та понеслась в сторону Москвы-реки.

Тридцать первого декабря 1673 года пришли к великому государю к Москве свейского короля[133] великие и полномочные послы: граф Густав Оксенширн, барон Ганс Эндрих фон Тизенгаузен да Готфард Яган фон Будберхт.

Встречали послов за городом, за Тверскими воротами, за Тонною слободою, а на въезде в город по указу великого государя были против свейских послов ближние люди и стольники, и стряпчие, и дворяне московские во всей красе. Ехали послы Тверской улицей в Неглинские ворота. А как шли они в Неглинские ворота, в то время изволил смотреть послов великий государь царь Алексей Михайлович, но при этом он простудился.

В Грановитой палате царь принимал от послов поздравления и дары их государя и сам их поздравлял, много пил в честь свейского брата, поминая, что Русь не порывала торговых и дипломатических отношений со Швецией даже во времена татарского нашествия. А после того пира слёг.

Опять был призван ко двору иезуит отец Кунцевич и, наводя страх даже на юную царицу, долго колдовал над царём и лишь на четвёртые сутки под утро, запретив сильно топить в покоях царя, оставил Кремль.

Всё ещё отёчный, с опухшими ногами царь возлежал под большим красным бархатным балдахином. Царица Наталья Кирилловна была тут же.

   — Государь мой, Алёшенька, коли тебе так плохо с бражного, пошто ты его тогда потребляешь? — нежно молвила она, гладя мужа по щеке.

   — А Господь его знает. Да и аки не можно было не выпить за здоровье моего брата короля свейского, энто ж напрямую пожелать ему смерти. То же не в обычае.

   — Обычай обычаем, а коли с тобой што случитси, што мене тогда деять? Сестрицы твои и дочери поедом мене съедят, сразу можно в гроб рядом с тобой ложитьси.

   — Не посмеют, Господь накажет. Ты выносила их единокровных сестру и брата, — вспыльчиво произнёс государь, указывая перстом вверх.