Несерьезные дети

В комнате горбуна углов не было. Во всяком случае, она их не замечала.

Два старых глубоких кресла устроились друг против друга, как два старика, продолжавших свою давнюю беседу.

— Прошу вас. — Гавриил Петрович указал на одно из кресел.

— Нет. — Она покачала головой. Ее что-то смущало.

— Почему?

— Чего сидеть. Давайте лучше… Ну, давайте что-нибудь делать, давайте… Ну, хотя бы… Ну, вот… — Зойка почувствовала, что сейчас покраснеет: — Между прочим, я могу испечь хороший пирог, меня мама научила. Хотите?

Готовила она скверно, пироги печь не умела вовсе и вызвалась нарочно, стараясь скрыть свою неловкость, непонятное волнение.

— Спасибо большое, Зоя. Лучше в другой раз. Обязательно в другой раз.

— Напрасно, напрасно. Пожалеете. — Она пританцовывая двигалась по комнате. — Тогда… Ну, давайте поговорим, что ли… Только я садиться не буду… Вы тут один живете?

— Один.

— Почему же один? — Она спросила и испугалась. Вопрос был явно лишний.

— Так вышло… Кто его знает… — Он говорил медленно, задумчиво, словно отвечал не Зойке, а самому себе. — Наверное, дело все в тех же законах… Помните, наша беседа в автобусе: линия, цвет, форма…

— Мы же тогда о растениях спорили. Люди-то при чем…

— При чем, еще как при чем… Именно люди…

Она уже начинала злиться. Фыркнув, круто повернулась к стене и удивленно подняла брови.

— Что это?

Картина была такая же странная, как и все в этой комнате. Желтые пятна, едва различимые контуры, неясные штрихи.

— Ее надо смотреть отсюда, подальше.

«А то я не знаю!» — подумала про себя Зойка, но отошла. И случилось чудо: желтые, голубые и коричневые пятна, неясные штрихи, небрежные удары кисти сложились в облитое светом здание. Легкое и прекрасное. Сложились будто сами собой.

— Репродукция, конечно. Клод Моне «Руанский собор в полдень». Я очень люблю эту картину.

— И ничего особенного. — Зойка сказала это нарочито небрежно.

Она все больше заводилась, специально раздувала в себе тот горячий уголек, из которого могло вот-вот вспыхнуть колючее пламя. Ей хотелось сделать что-нибудь плохое. Потому что все складывалось не так, как она предполагала. Она ожидала увидеть другого Гавриила Петровича, робкого и немного жалкого. А он был спокойный и сильный в этом странном своем доме, похоже, вовсе и не нуждался в чьих-то заботах. Даже в ее, Зойкиных.

— Так себе картина, — соврала она.

Гавриил Петрович стоял сзади, строгий и немного грустный. Сейчас у него было лицо задумавшего какую-то проказу мальчишки, и, как мальчишка, он держал сильные руки в карманах вельветовой куртки. Да, он явно что-то задумал.

— Зоя, будете пить чай или кофе?

«Конечно, кофе», — подумала она и попросила чая.

Зойке стало совсем неуютно. Она поежилась, поерзала в кресле. Еще раз обвела взглядом комнату. Думала, сейчас разозлится окончательно, но злость не приходила, ей что-то мешало разгореться, какая-то непонятная досада на все, что здесь происходит. «Надо уходить. Интересно, который час?» — подумала и тут же вспомнила, что в этом доме нет часов. Странный дом. И вообще, здесь нет никого, кроме их двоих. А он явно что-то задумал. Мало ли… Взбредет еще в голову…

Крикнула:

— Не хочу я вашего чая! Вы, кажется, обещали цветы показать.

— Да, да, сейчас, — быстро откликнулся он.

В прихожей щелкнул замок. Или показалось? Нет… не может быть. Хотя почему, собственно? Еще как может! Чем он лучше других? Вскочила и кинулась в коридор. Точно! Дверь на лестницу не открывалась, как ни вертела замок. Занесло же ее!

Она вдруг вспомнила Пашку Новикова, с которым две недели «дружила». Ну как «дружила» — в кино, на танцы ходили или болтались в центре, на улице Горького и по Садовому. Однажды их занесло в Планетарий, и там, на последнем ряду, под панорамой звездного неба они целовались. Но сеанс оказался коротким, и это занятие продолжили в садике за Планетарием, благо что на улице тепло, май, вечер. Пашка все заводился, ему мало уже было поцелуев, он стал расстегивать Зойкину куртку, никак не мог справиться с пуговицами.

Холодные пальцы вдруг обожгли ее, и, отпрянув, она заметила, что лицо у Пашки незнакомое, чужое. Не раздумывая, ударила его по холодным рукам.

«Отстань сейчас же!»

Отстать Пашка не мог. Кинулся к ней, обхватил за плечи, попытался снова целовать. Куда там! Зойка резко ударила головой в подбородок, и он даже подскочил, взвыв от боли, — прикусил язык. Опомниться не дала, сильно, с каким-то наслаждением двинула его локтем в живот и побежала к калитке.

«Вот гад, вот гад!» — всхлипывала она на бегу, отталкивая прохожих.

С тех пор, когда встречались в школе или на улице, Пашка тут же отводил глаза, а она смотрела с вызовом: «Что, взял? Еще хочешь?»

— Эй, вы, прекратите! Слышите? Выпустите меня немедленно! Я кричать буду!

— Что с вами, Зоя? Зачем кричать? Вам плохо?