Несколько месяцев — целая жизнь

И родители тоже не говорили о том, что находилось на расстоянии получаса езды автобусом. Может быть, так было надо. Но ведь оно существовало по-прежнему и даже дало о себе знать.

Однажды в дверь позвонила пани Михалина.

— Пан Юзеф дома?

— Дома. Дедушка, пани Михалина приехала!

Не успел Петрек пригласить пани Михалину в комнату с диваном, сервантом и телевизором, как она прошла в кухню, поставила на пол сумку и остановилась, чего-то ожидая.

Первым прибежал Муцек, заскулил, запрыгал и бешено замахал хвостом. Ненадолго он снова стал прежним Муцеком, веселой, легкомысленной дворняжкой, которая любит побегать и поиграть. Пани Михалина присела на корточки и что-то сказала Муцеку, но что именно, Петрек не понял. Дверь комнаты не открывалась, и Петрек крикнул снова:

— Дедушка! У нас пани Михалина!

— Не надо, Петрусь, зря горло надрывать. Пан Юзеф знает, что я здесь.

Но дедушка вышел не скоро, а когда он появился, Петрек чуть не вскрикнул от удивления. Дедушка надел выходной черный костюм, повязал галстук, тщательно причесал седые волосы.

— Проходите, пожалуйста, в комнату, пани Михалина. Поставь чайник, внучек. Что вам лучше, кофе или чай?

— Чай, пан Юзеф. Кофе не для моего сердца.

Пани Михалина распаковала сумку.

— Я испекла шарлотку, пан Юзеф всегда любил шарлотку. Это из ранета, с той серой яблони, что растет у забора, такие кисло-сладкие яблоки, в самый раз на пирог. А здесь грушки, зимний сорт, аккурат к рождеству доспеют. Кроликам у Лесневских хорошо, Эля за ними ходит. С ульями я сделала, как вы, пан Юзеф, велели, а тут как раз покупатель случился, если захотите продать, то я бы посоветовала, может, и дешево, но зато в хорошие руки.

Пани Михалина говорила много и громко, а дедушка молчал, поглядывая из-под мохнатых бровей на золотистое тесто пирога и рыжеватые бока разложенных на столе груш.

— От всех Лесневских поклон передаю, и от пани Виси, и от Каменского. Будет у них свободное время, они тоже навестят вас, как-то пусто в поселке стало без пана. Никто не хочет верить, что пан Юзеф насовсем от нас уехал. Весной, говорят, пан Юзеф обязательно вернется.

Лишь теперь отозвался и дедушка:

— А вы сказали Метеку, пани Михалина?

— А как же иначе, пан Юзеф?

— И что?

— А вы спросите Генека, ведь Генек получил от вас доверенность на продажу.

В голосе пани Михалины гнев и обида, но Петрек не обращает на это внимание, совершенно ошеломленный только что услышанной новостью. Выходит, что дедушка навсегда расстался со своим домом и садом? Выходит, что…

— У Метека аж глаза загорелись, как я ему сказала. А потом он пришел как-то, под вечер было, и так мне говорит: «Не смогу, пани Михалина, дорогая, хоть бы все свое распродал и занял еще. Цена такая, что голова кругом идет».

Характерным движением дедушка кладет руки на стол перед собой.

— Зачем вы это сделали, пан Юзеф?

Вопрос повисает в воздухе, ответ следует лишь спустя некоторое время.

— А зачем вы меня уговаривали переехать к Генеку? Переезжать так переезжать, совсем и навсегда. Не могу я пополам разорваться, жить то здесь, то там. Я так не умею.

— Но продавать…

— Лучше продать, чем без конца думать, как там все без хозяина рушится.

— Да ведь я присмотрела бы, а не я, так Лесневские, а не Лесневские, так еще кто-нибудь зашел бы и поглядел, что нужно.

— Это ни к чему. Ведь вы, пани Михалина, сами меня в город прогоняли — греть старые кости в тепле, у сына за печкой сидеть. Вот я и сижу за этой печкой, раз вы так решили.

— Вы же знаете, пан Юзеф, как дело было!

— Знаю или не знаю, мне от этого не легче.

— Вы на меня обиделись, а ведь я еще больше на вас обидеться могла. Надо было просто сказать, так, мол, и так, а не слушать других. Много они знают, эти другие, как бывает, когда жизнь уже прошла.

— Прежнего не вернешь.

— Да, правда, — согласилась пани Михалина и начала собирать чашки и блюдца со стола, будто она все еще была в том доме, оплетенном виноградом, а не в квартире на каком-то там высоком этаже многоэтажного дома. — Вы, пан Юзеф, сами знаете, что для вас лучше.

А Петрек сидел как вкопанный, моргая веками, словно человек внезапно очнувшийся от глубокого сна. Это невозможно, совершенно невозможно, но ведь он слышал собственными ушами, что дедушка решил продать дом и сад. В это просто никак нельзя поверить, а все же так было, и кто-то другой раскрутит ворот колодца, кто-то чужой пройдет по борозде между ухоженными грядками, кто-то неизвестный присядет на скамейке около дверей, на любимом месте дедушки. И никогда больше нельзя будет туда поехать, и никогда больше Эля не пройдет по дорожке от калитки, и никогда больше…

— Покажи-ка, Петрусь, где тут горячая вода открывается, — позвала его из кухни пани Михалина.

Она явно собиралась мыть посуду и прибираться, а дедушка застыл на своем месте и, казалось, не слышал и не замечал ничего и никого.

Взволнованный Муцек, постукивая когтями о паркет, бегал от моющей посуду пани Михалины к неподвижному дедушке и обратно, задирал голову и внимательно, не по-собачьи заглядывал в лица людей.

— Уши у тебя заложило, Петрусь, что ли?