Несколько минут после. Книга встреч

Мораль этой ненаписанной сказки очевидна. Тут смысл труда любого настоящего писателя – независимо от того, услышат ли его имя потомки».

…В конце восьмидесятых я думал, что подвожу в этом предисловии итог своей работы над одним сборником эссе – может быть, циклом книг. Мог ли я представить, что не раз повторю слова Паустовского спустя четверть века? Позади были крушение и гибель империи, две моих эмиграции. Иногда мне казалось: «обвалы времени» необратимы, культура перестала быть для современника «драгоценной живой водой». И тогда я вспоминал сказку о старом – наивном и упорном в своей неизменной страде – писателе. Сказки живут дольше, чем люди. И дарят надежду не только детям.

Сентябрь 2011, Чикаго

Тувинские ритмы

Песня и несколько минут после. Вступление в тему

Я прощался с Тувой надолго, а может быть, навсегда. Стоял на берегу Улуг-Хема – у скромного обелиска, негромко оповещающего, что здесь центр материка.

Обелиск выглядел так: земной шар, над ним – острая пирамидка, надпись на трех языках – по-русски, тувински, английски: «Центр Азии»,

Я знал: вот так же здесь стояли тысячи людей. Пытались представить века, пролетевшие как один день, народы, прошедшие по этой земле и растаявшие во времени.

Было раннее утро. Город уже проснулся, но еще потихоньку потягивался. Старик, который целыми днями сидит на скамейке у рынка, раскуривал первую трубку. Туристы, ночевавшие в палатке у речного вокзала, только что включили транзистор. Днем они отправятся по Улуг-Хему на ракете, закинут удочки или уйдут в горы и однажды, наверное, догадаются сами: это и есть время, о котором они будут потом тосковать.

Сам я вспомнил этот день почти через год. Была ранняя осень далеко от Тувы. Осенью человеку часто хочется вернуться назад. Пройти прежними дорогами, согреться у старых костров.

Поставил на диск проигрывателя пластинку «Мелодии Тувы». Возникали и пропадали слова, не понятные мне, но смысл раскрывала интонация: с нее все начинается и в искусстве, и в жизни. Я достал тетрадь, где были переписаны тексты народных песен. Они походили на послания от одного поколения к другому, я и записывал их не как стихи:

«Если бы не сломалось гнилое бревно, построили бы забор. Если бы не умерла моя милая мать, были бы два глаза. Если бы не сломалось березовое бревно, построили бы забор. Если бы не умерла моя дорогая мать, были бы глаза и уши».

Среди других голосов легко узнал голос Ак-оола Кара-Сала. Это было уникальное горловое пение: один человек одновременно издает звук в нижнем регистре и ведет мелодию в верхнем.

В то лето я слышал его не на концерте. Райисполкомовский газик довез нас до центральной усадьбы. Там, перед тем как ехать в деревню Ак-оола, мы надоедливо и безуспешно допытывались у всех, дома ли он: вдруг снова отправился петь в Москву или в Улан-Удэ?

Но Ак-оол встретил нас на пороге, повел в передний угол, обрадовал: «Случайно сейчас в деревне – целый месяц был на заготовке сена». Конечно, он заслуженный артист, лауреат, но еще и совхозный плотник, а летом идет работать, куда пошлют.

Ак-оол угощал нас по тувинскому обычаю. Прежде чем пить вино, побрызгал его в горящую печь: оказал уважение очагу. Потом побрызгал во все стороны – надо угостить духов, пусть отовсюду придет счастье.

Он медленно, с улыбкой рассказывал о своей жизни, как бы гостеприимно впуская нас в нее. В прошлом году окончил вечернюю школу, где проучился четыре года; зимой в деревне скучно, школа же приближает неведомое. Жена Ак-оола куда-то уехала, но на почетном месте лежал ее орден «Мать-героиня». В комнату заглядывали дети. «Их одиннадцать. Пусть растут…»

Сначала он взял игиль. Мелодия была незнакомая, но что-то неясно напоминала, словно пока не прожитый день. Я посмотрел вслед за Ак-оолом в окно. Хотел увидеть построенные им кошары и дома. А он сел на пол, стал играть на хомусе. Может быть, это была песня табунщика. Или борца, выходящего помериться силами в тувинской спортивной игре хуреш. Или наездника, восхваляющего победившую в состязании лошадь.

«Глаза ее, как две пиалы, наполненные аракой, дыхание ее, как туман в долине, бег ее, как сильный ветер в степи…»

Так сидели и пели – много веков подряд – предки Ак-оола.

Пели о Туве и, как все люди на свете, думали, что лучше родины земли нет: здесь степь и тайга, полупустыня и тундра, песок, вечная мерзлота, альпийские луга…

Пели об Улуг-Хеме. Слова были другие, не те, что сказал об этой реке Чехов, – смысл тот же.

«Не в обиду будь сказано ревнивым почитателям Волги, – писал Антон Павлович, – в своей жизни я не видел реки великолепнее Енисея… Енисей – могучий, неистовый богатырь, который не знает, куда девать свои силы и молодость».

…Старые песни и молодая река; вступление в тему.

В той стороне, где утро

I

Иногда по тому, как умер человек, можно судить о его жизни.