Несколько минут после. Книга встреч

Он пишет проект Указа Президиума Малого хурала ТНР, редактирует текст тувинского государственного гимна.

Консультирует сотрудников редакций, учителей, банковских служащих, делопроизводителей.

Заседает в Ученом комитете: здесь идут споры – даже по поводу употребления той или иной буквы.

Преподает все языковедческие дисциплины и фольклор в Кызыльском филиале Абаканского заочного учительского института.

Детская память сыновей Пальмбаха сохранила любопытную деталь: он ежедневно отправлялся в типографию наблюдать за печатанием газет и других изданий на тувинском языке. Следом за Пальмбахом бежала, виляя хвостом, собака Шельма: она постоянно была испачкана типографской краской, а однажды едва не погибла, уснув в печатной машине.

Он рассказывает о тувинской письменности на собраниях, ездит по хошунам.

Он успевает всюду, потому что идет по дороге завтрашнего дня.

Ill

Да, стиль – это человек. Конечно, из правила бывают исключения: прекрасный собеседник на бумаге может заковать себя в броню цитат. Но, читая Пальмбаха, чувствуешь его личность. В его стиле есть порывистость, романтическая устремленность, есть и порой суховатая деловитость человека, для которого перо и бумага – тоже способ борьбы.

Но еще лучше понимаешь Александра Адольфовича, когда думаешь о том, чего он написать не успел.

М.А. Хадаханэ, занимавшаяся архивом Пальмбаха, сообщает о необычном блокноте. В нем записи сюжетов трехсот произведений – их когда-то мечтал создать хозяин блокнота. Конечно, он сознательно сделал выбор. Знал: идет огромное строительство и очень важен каждый вовремя положенный камень. Свежий номер республиканской газеты, верстку которой он читал, нужнее, чем собственное стихотворение. Свои научные статьи подождут, а вот тувинско-русский и русско-тувинский словари ждать не могут.

В 1932 году, совершив поездку по Туве, Пальмбах написал очерк «Века и годы». Автор проехал сотни километров, говорил с сотнями людей; он увидел то, как в течение нескольких лет можно исправить многие ошибки веков. (Увы, многое можно и вульгаризировать, уничтожить!)

Подобно всем, кто открывал для себя Туву, Александр Адольфович был заворожен ее природой. Природой, которую, к счастью, человек еще не успел «победить»: в ней преобладают контрасты, яркие краски, в ней до поры до времени притаилось трагическое буйство. Это буйство и мощь заставляют вспомнить библейские описания. Побывав в октябре в дальнем Барун-Хемчике, Пальмбах понял суровую тайну тувинского пейзажа: «Туманом нависло облако. Хлещет густым мелким градом. И снова горит холодное солнце. Равнина с грядами осыпавшихся гор. Земляные гребни то уходят в горизонт, то выбегают к самой дороге и крутым навесом задвигают степь. Сурово блестят солончаки в буром караганнике и желтые мхи».

«Вот она, «страна чудес» и непогребенных костей, о которой путешественники рассказали столько небылиц», – сказал себе автор. В голосе Александра Адольфовича – ирония. Сам он писал о реальных людях, об их жизни, которая выше экзотики: она труднее, неожиданнее, а потому романтичнее.

Он рассказывал, как гостил в обыкновенной юрте обыкновенного арата. В ней все было, как прежде, как века назад. Но вечером, у костра, подростки соревновались в скорости чтения газеты.

Многие еще верили шаманам, их утверждениям: от грамоты – большой вред беременной женщине; к тому же нельзя нарушать обычай, по которому рожениц подвешивают на веревках… Но в Кызыл-Мажалыке трудился старый доктор Свищев: «тихий в словах и ударный в работе – принимал в день больше ста больных». Он исцелял даже хроников, которым ламы уже вынесли свои приговоры. И не жаловался на усталость.

Делал свое дело печатный лозунг, пришедший из республиканского центра: «Долой общую чашку и трубку».

Секретарь самоуправления, аратка, сама едва выучившаяся писать и читать, сидела в позолоченном кресле бывшего чиновника и смело разбирала бумаги.

Баи еще существовали, но были лишены привилегий.

Тут и там появились кооперативные палатки. На стене – книга жалоб. Люди, только что узнавшие грамоту, заносят сюда свои предложения. И не только по торговле.

А на высокогорном озере Кара-Холь осваивали огромные запасы ценной рыбы.

А в Ак-Довураке делали первые шаги навстречу уникальным залежам асбеста…

Пальмбах знал цену мечте. И знал, как обрывист к ней путь. Но он верил в молодость древнего народа, духовная энергия которого не исчезает, а накапливается столетиями. И способна совершить чудеса.

Такой верой пронизан рассказ «Солнечный водопад» (1948). Это исповедь молодого художника, чье происхождение не менее сложно, чем у автора рассказа: родня героя со стороны отца – тувинцы и хакасы, со стороны матери – алтайцы и русские. Пером романтика в рассказе набросаны портреты юной девушки из дальнего села и ее матери. Рассказ писал человек, уже перешагнувший полувековой рубеж. Но самое сильное в повествовании – предощущение любви, большой работы, как бы только начинающейся жизни.