Энрике появился в моей жизни в нужное время – когда меня уже перестали пугать последствия. В нем воплощается моя надежда на побег из ада моей жизни. Он обаятельный, смешной и в меру дерзкий. Он уверен в себе, но в то же время добр. Он очень заинтересован во мне и хочет узнать меня. Я польщена и страшно рада – после стольких лет одиночества так здорово встретить человека, которому я интересна и могу довериться. Мы начинаем обмениваться сообщениями и имейлами. Разговаривать по телефону. Это такое приятное чувство – понимать, что кто-то думает о тебе, пусть и издалека. В Риме он приглашает меня на ужин.
Мама не возражает. Она почти ничего об этом не говорит, но и не препятствует нашим встречам и разговорам. Хотя она дает понять, что считает этот роман мимолетным. Но после «Ролан Гаррос» все становится серьезнее. Энрике знает, что у меня тяжелый и властный отец; он понимает, что я не могу просто так сорваться и уехать с ним куда-нибудь на три дня, потому что, когда об этом узнает отец, мне не сносить головы. Так что это он разбивается в лепешку, чтобы побыть со мной. Пока я в Европе, он приезжает ко мне в каждый свободный уик-энд.
Я тем временем последние месяцы продолжаю хорошо играть. В Гамбурге я побеждаю Жюстин Энен и дохожу до полуфинала. В Страсбурге я дохожу до финала, на «Ролан Гаррос» – до четвертьфинала. В Париже я уступаю будущей чемпионке Дженнифер Каприати. Благодаря этим результатам я закрепляюсь в топ-10 и даже приближаюсь к топ-5.
В июне я побеждаю в Бирмингеме, обыграв искусную Анастасию Мыскину из России. Теперь у меня есть титулы на всех покрытиях, и это фантастическое достижение. Энрике по-прежнему каждую свободную минуту проводит со мной, и его поддержка меня вдохновляет. Мой теннис на высоте, и у меня внезапно наладилась личная жизнь. Но, хотя папа со мной и не ездит, я чувствую, что скоро опять окажусь по уши в дерьме.
Вскоре мамино отношение к нашему с Энрике роману меняется – как только она понимает, что у меня к нему серьезные чувства, а он все чаще ко мне приезжает. Он-то ей нравится, но она переживает из-за последствий, которые ждут нас с ней, если об этом узнает отец. Я тоже периодически беспокоюсь из-за этого, но в целом предпочитаю об этом не думать. Я решаю жить сегодняшним днем, потому что понимаю, что долго он не продлится.
Во время Уимблдона у нас с Энрике завязывается длинный разговор о жизни, спорте и, конечно, моем отце и его деспотичности. Впервые я доверяю кому-то настолько, чтобы рассказать о побоях. Его глаза округляются, пока он сосредоточенно слушает меня. Он почти не задает вопросов, но мне кажется, что он понимает всю тяжесть ситуации, в которой я нахожусь всю свою карьеру. Он не просит меня поделиться всеми страшными подробностями – вместо этого я вижу в нем желание спасти меня, избавить от этой жизни. Но мне кажется, что он не до конца осознает, с чем мне изо дня в день приходится иметь дело. Он вырос в совершенно другой обстановке.
Он знает, что я скоро поеду домой на тренировочный сбор, и дает мне мобильник, чтобы мы могли поддерживать связь.
Отец занят обустройством новой жизни на родине. Пока что он в Белграде снял дом. Он вызывает меня туда по телефону. Говорит, что трехнедельную подготовку к американскому хардовому сезону я проведу там. Я слушаюсь. Я уже привыкла по его велению лихорадочно срываться с места, кидать людей и никогда не задавать вопросов. Я, как обычно, просто стараюсь протянуть до конца дня и сохранить рассудок, живя по его безумным правилам.
Когда мы приземляемся в Белграде, я звоню отцу узнать, куда нам ехать. Он в ярости.
– Ты сыграла на Уимблдоне как ничтожество. Дошла только до четвертого круга, – орет он в трубку. – Домой приезжать не смей – оставайтесь с матерью где хотите. Чтобы здесь я вас не видел.
Ну вот, приехали.
Теперь в ярости уже я. Я игрок топ-10.
Мы с мамой заселяемся в гостиницу и разбираем чемоданы. С одной стороны, я очень зла, но с другой – и хорошо, что нам не надо возвращаться к нему. Через несколько часов, когда мы уже расположились и отдыхаем, звонит телефон.
– Можете приезжать, – говорит отец.