Неслучайные встречи. Анастасия Цветаева, Набоковы, французские вечера

О Борисе Зубакине в Москве ходили легенды. По-видимому, он обладал гипнотическим даром. Андрей Борисович Трухачев рассказывал, как однажды в детстве, узнав о его невероятных способностях, обратился к нему с вопросом, может ли он стать невидимым. Ответ был утвердительным. Дальше происходило вот что: на его глазах «дядя Боря» (Зубакин) сделал несколько пассов, сложил на груди руки «голубем» и стал исчезать, буквально таять в воздухе. Ребенок в ужасе закричал. Стал звать его. К его счастью, «дядя Боря» обнаружился в кухне – весел, цел и невредим.

Борис Зубакин, помимо умения подчинить себе аудиторию, обладал еще и поэтическим даром импровизатора. Андрей Борисович Трухачев вспоминал, как однажды, оказавшись в Доме писателей, стал свидетелем удивительного представления. Он сидел в первом ряду, откуда все было хорошо видно. Неподалеку располагались известные поэты, из которых он хорошо запомнил Владимира Маяковского. На сцене стоял стол, за которым сидела девушка с листом бумаги. Из зала собравшиеся по очереди выкрикивали слова, она их записывала. Слова подбирали нарочно каверзные, такие, чтобы невозможно или крайне затруднительно было подобрать к ним рифму. Набралось триста слов. В зале воцарилась тишина. Справится ли? Зубакин окинул беглым взглядом список слов и попросил убрать повторяющиеся. После чего встал посреди сцены и, не тратя времени на подготовку, на глазах притихших зрителей стал связывать слова в единый текст, напоминающий греческий гекзаметр. Это было настолько необычно, что по окончании версификации зал вспыхнул аплодисментами, криками «Браво!». Часть публики кинулась на сцену «качать» поэта. Продолжение было таким – из этих же слов после краткой передышки Зубакин начал складывать нечто комедийное, настолько развеселившее аудиторию, что зал буквально покатывался от хохота.

А вот что о Зубакине можно прочесть в официальных бумагах ОГПУ.

По предложению следователя Зубакин в письменной форме рассказал историю группы «LA», эти записки им названы «Показания арестованного профессора Б.М. Зубакина». Фактически – это его биография. Он рассказал о том, как пытался осмыслить мир, как нащупывал в нем свой путь – путь розенкрейцера, о своих духовных и нравственных исканиях. Свою группу «LA» он назвал «частный сектантски-религиозный кружок мистиков». Зубакин поведал и о том, что в 1912 году у него произошел нравственный перелом, когда он почувствовал потребность уединения и дал обещание не есть мяса и рыбы, не лгать и вести умеренный образ жизни. Решение жить уединенно оттолкнуло от него некоторых из его друзей и мать, решение не лгать причинило массу неудобств и неприятностей. «Однако я горжусь ими, если это слово вообще здесь уместно, <…> и не нарушаю», – подытожил он. О себе Зубакин сообщил: «Никогда не шел лукаво. Ни с какими властями не боролся. <…> хотел бы написать пару книг по философии и литературе и умереть, никого не обидя, – среди природы и таких же, как я, друзей».

Вглядимся в эти чудовищные документы, скромно поименованные «протоколами следствия». «Поведал», «сообщил», «подытожил» – может создаться впечатление, будто речь идет о дружеском чаепитии. Этот нарочито повествовательный тон следственных протоколов кажется особенно фальшивым рядом с одной только эмоциональной, на грани срыва, запиской Зубакина следователю, приложенной к «делу»:

В тюрьме я написал (в мыслях) 16 стихов (280 строк) и начинаю забывать. Разрешите бумагу, хотя бы для записи стихов. Некоторые о тюрьме и России, – заинтересуйтесь хотя бы, тов. следователь! – и подпись: Профессор Зубакин, лишенный Вами возможности работать за то, что стихи и философию любит больше всего в мире.