Неслучайные встречи. Анастасия Цветаева, Набоковы, французские вечера

Нике, alter ego автора, нелегко сразу взять правильный тон, она в раздумье, с чего начать, как пересказать свою жизнь. Но постепенно поезд повествования разгоняется. Вот Ника и Глеб (Анастасия и Борис Трухачев) ранним утром отправляются в путешествие по Франции. На все дни разостлавшееся настроение – безделья; ласковое безразличие к тому, день ли сейчас или вечер. Запах сигар, запах фиалок. Бесцельность денег в щегольских портмоне, скучающие фигуры у витрин…

А позже…

…в Москве, вечером, зимой, в домике на Собачьей площадке я спускалась по крутой каменной, мокрой и темной лесенке, ведущей в светлую и жаркую кухню. На мне черное платье из бархата, круглая бриллиантовая брошь и кольцо с бриллиантом. Выйдя от тепла вечно горящего камина, я куталась в боа и дрожала от холода. Я шла сказать что-то об ужине. И вдруг – я остановилась на ступеньках. У камина, в комнате Глеба, сидели у огня несколько человек и, увидев меня, уже приготавливали мне место. Я поглядела на них острым, внимательным и широким взглядом и молча села у огня. Меня укрывала мамина бархатная шуба. Юные лица всех нас были ярко освещены.

Бросается в глаза явная театральность происходящего: бархатное платье, дорогие украшения, ярко освещенные лица, притихшие в предчувствии надвигающегося тектонического разлома в их судьбах, в человеческих судьбах, в судьбе страны.

Как же стремительно меняется жизнь Ники!

Это на свой лад «Титаник». Драматизм его крушения не только – и даже не столько – в том, что богатые спасались, а низшие сословия так и не смогли прорваться к шлюпкам. По сути, это урок гибельности человеческого высокомерия и гордыни. Повелители судеб, прислушайтесь: в днище уже хлещет вода, и наиболее проницательные из пассажиров смутно догадываются о надвигающейся катастрофе.

Еще один поворот сцены. Возвращается с войны Глеб с параличом руки и лица. Все тесно переплетено: хаос революции, разрушения, смерти близких. Корабль окончательно идет ко дну. Ника остается в голодном Крыму одна с двумя детьми. Вскоре младший, Алеша, умирает.

Во втором издании (1991) роман «AMOR» сильно и в лучшую сторону изменен по сравнению с тем, машинописным, – все вещи названы своими именами. Тут впервые я прочитал то, что слышал в скупых устных рассказах А.И. во время наших встреч.

Жизнь в тюрьме… Один следователь – нос с дворянской горбинкой, читал Герцена, другой – менее грамотен, ошибки поправляла ему в протоколе. Какой-то ее ответ вынудил у него восклицание: «Стерва!»

– После таких слов прекращаю отвечать на вопросы.

Ее заперли в одиночную узкую камеру. Настолько узкую, что сесть невозможно. А стоять не было сил, потому что допрос продолжался много часов.

Через некоторое время вновь повели на допрос. И опять повторилось запирание в узкий, похожий на шкаф, бокс.

– Что вам от меня нужно? – не выдержал следователь.

– Я бы хотела понять, что вам от меня нужно…

– Хотите, чтобы я извинился, что ли?

– Вы напишите в протоколе, после какого слова я отказалась отвечать.

– Что я, дурак? – простодушно захохотал следователь.

И я тоже засмеялась…

Обвинение выстраивалось вокруг ее причастности к «Ордену Розенкрейцеров». Дело по тем временам нешуточное – речь шла о подрыве государственных устоев.

Еще в 1933 году, когда розенкрейцеры оказались под подозрением, А.И. была арестована, провела под следствием два месяца, после чего ее выпустили. Как потом оказалось, помог ей освободиться из застенков ОГПУ не кто иной, как Максим Горький. Об этом периоде нашей истории Анна Андреевна Ахматова как-то заметила, что это были еще «вегетарианские годы».