Неслышный зов

— И при десяти руки в ледышки превратились, — возразила она. — Лучше прижмись ко мне. Обоим теплее будет. И давай болтать, чтобы не уснуть. Ты меня любишь?

Ромка ждал этого вопроса, но не знал, что на него ответить. Он ведь поклялся Алле.

— Честно говоря, не знаю, — сознался он. — Когда любят, это вроде болезни. А я здоров и не умираю, если тебя не вижу.

— Между прочим, и я так же. Но мне приятно с тобой. Неужели это только дружба? Прочти мне какие-нибудь стихи про любовь.

Он вспомнил стихотворение Надсона:

Упали волнистые кудри на плечи,
Улыбка горит на лице молодом,
И пылко звучат ее милые речи,
Звучат о любви и о счастье вдвоем.
Вокруг так уютно… Луна нам роняет
Сквозь зелень черемух стальные лучи,
В окно залетит мотылек и мелькает,
Кружась над сияньем дрожащей свечи…
А я… Я на грудь к ней припал головою,
Я бледные ручки целую, любя…

— А тебе слабо поцеловать мои руки, — сказала Нина.

— Ничуть! Пожалуйста…

Взяв Нинины руки, Ромка не спеша поцеловал одну ладошку, затем другую.

— Руки, кажется, целуют с другой стороны, — заметила Нина. — Но в точности не знаю, мне не целовали. А ты вот такие стихи знаешь?

И она, закрыв глаза, продекламировала:

А ты думал, я тоже такая,
Что можно забыть меня
И что брошусь, моля и рыдая,
Под копыта гнедого коня.
Или стану просить у знахарок
В наговорной воде корешок.
И пришлю тебе страшный подарок —
Мой заветный душистый платок.

При этом она вытащила из рукава крошечный, пахнущий одеколоном платочек, сунула в руку Ромке и не без издевки сказала:

— Утрись, а то сосулька образуется.

И как ни в чем не бывало стала вспоминать другое стихотворение:

Сердце к сердцу не приковано,
Если хочешь — уходи.
Мною счастье уготовано
Тем, кто волен на пути.
Я не плачу, я не жалуюсь,
Мне счастливой не бывать.
Не целуй меня, усталую, —
Смерть придет поцеловать.

Ромка утер платком мокрый нос и, чтоб отплатить дерзкой девчонке, сказал:

— Ладно, усталая, давай поцелую, только ты тоже нос утри.

Но Нина отстранилась от него и заговорила стихами:

Нет, царевич, я не та,
Кем меня ты видеть хочешь,
И давно мои уста
Не целуют, а пророчат.

— Не думай, что я не знаю этих стихов, — заметил Ромка. — Могу по-ахматовски добавить:

От любви твоей загадочной,
Как от боли, в крик кричу,
Стала желтой и припадочной,
Еле ноги волочу.

— Я-то не волочила, а вот ты еле плелся, — в тон ответила Нина и, посерьезнев, спросила: — Как ты думаешь, действительно так любят или это только выдумки поэтов?

— Чего не знаю, того не знаю и подтвердить не могу, — ответил Ромка и подумал: «А которая из них мне больше нравится, Алла или Нина?» И тут же пришел к выводу, что по духу Нина ему ближе.

Ветер продолжал бушевать над торосами, гнал вихрящийся снег, крутил его каруселями.

— Ой, и я начинаю мерзнуть, — пожаловалась Нина и прижалась к Ромке.

Они некоторое время сидели молча, наслаждаясь теплом друг друга и прислушиваясь к завываниям ветра. Потом Нина не без лукавства спросила:

— А я хорошая девчонка?

С непонятным для себя ожесточением он стиснул ее плечи и поцеловал в губы.

— Так не целуются, — обиженно заметила Нина. — Ты что, не умеешь?

— Не выучился еще, не на ком тренироваться, — стараясь казаться развязным, ответил он. — Могу взять тебя, в инструкторы.

— Это делают нежно и мягко…

И она поцеловала его, едва коснувшись. Отвердевшие на холоде Ромкины губы ничего не почувствовали.

— И все? — разочарованно спросил он. — Не шибко интересно. Наверное, сама ты не умеешь, а фасонишься.

— Не хитри, — остановила его Нина и поднялась. — Повторений не будет. Хорошего понемножку.

Ветер начал стихать. Девушка вгляделась в заснеженное поле и, заметив вдали мелькнувшие огни Стрельны, скомандовала:

— Поднимайся!

Они соскоблили с обледенелых лыж примерзший снег, затянули крепления и двинулись в путь.

Вскоре показался темный, почти квадратный силуэт яхт-клуба. Ни у Нины, ни у Ромки часов не было.

— Наверное, уже поздно, все ушли, — вслух подумала Шумова. — Где мы теперь ночевать будем?

Но, на их счастье, в яхт-клубе еще не спал сторож — старый рыбак, куривший трубку-носогрейку.

— Где же вы так загуляли? — удивился он. — Второй час ночи. Начальство мое давно спит.

— Пурга была, заблудились, — сказала Нина.