Неслышный зов

Какими-то дотошными учеными подсчитано, что на мужских лицах произрастает более тридцати тысяч толстых и тонких волос. У нашего же Тузова густая растительность перекрывала все нормы и имела свойство каждосуточно подрастать более чем на миллиметр. Щетинистая борода делала Колину физиономию мохнатой, почти барбосьей. В честь быстро отрастающей бороды еще в фабзавуче Тузова стали величать Николаем Макаровичем. Но это солидности ему не придавало, так как подводили глаза. Они у него были какими-то детскими, вернее — щенячьими. Смешные темные глазята, поблескивающие в глубине под лохматыми бровями.

Нашу молодежную бригаду создали из трех фабзавучников и добавили в нее подсобника — Филиппа Агафонова, неотесанного деревенского парня, который бестолково топтался около опок, давил ножищами стержни и не знал, куда девать неуклюжие ручищи. Чаще всего он их совал туда, где они меньше всего требовались. От такого подсобника больше было вреда, чем пользы.

Я попросил мастера освободить бригаду от обузы. Тот осуждающе посмотрел на меня и упрекнул:

— Вот так комсомольцы! Их в специальных заведениях обучали, а они одного формовщика подготовить не могут. Стыдитесь!

Пришлось поручить Чуприкову всерьез заняться Агафоновым.

Усадив перед собой подсобника, Виктор стал задавать ему анкетные вопросы:

— Имя, фамилия, отчество?

— Мое фамилие — Филипп Гаврилов Агафонов.

— Это раньше так было. А теперь запомни: Филипп Гаврилович Агафонов. Уразумел?

— Угу.

— Социальное положение и происхождение?

— Чего?

— Кем твой батька был и кем ты работал?

— Мы по крестьянству.

— Колхозник?

— Не-е, — нахмурился Филя.

— Значит, в колхоз вступать будешь?

Филя поскреб ручищей ниже спины и буркнул:

— Несподручно нам. Не желаем.

— Так и запишем. По-ли-тически неграмотен. Точка. Квалифицироваться хочешь?

— А это чего?

— Формовщиком хочешь быть?

— Угу.

Производственная учеба у Фили началась с просеивания земли. Сито в его ручищах пищало, а земля сыпалась крупицами. Много крови попортил Чуприков, чтобы выучить увальня отбивать ладонями чечетку по пляшущему ситу. Наконец подсобник освоил эту несложную операцию, земля потекла рекой, покрывая все вокруг и даже наши ноги. Но простейшей формовки освоить не мог.

Одновременно Чуприков повышал и культуру ученика. Почти каждый день он вел пропагандистские беседы:

— Скажи, Филя, год рождения Карла Маркса.

— Карлам Аркса? — переспросил подсобник, коверкая незнакомую фамилию.

— Ай-яй-яй, Маркса не знает, — ужаснулся Витька, — придется тебе политический кружок посещать.

— Ходи сам. Я расписываюсь не хуже тебя.

— Расписываться и ворона может. Ты вот доклад сделай. За колхоз агитнуть сумей.

— Иди ты… — сердился Филя.

— Запишем: в третьей бригаде имеется чуждый элемент, — погрозился Чуприков и задал новый вопрос: — Филипп Гаврилович, на заводе ты заработаешь кучу денег, поедешь домой, там заведешь какую-нибудь Анюту, женишься… А дальше что?

Филя считал Виктора несерьезным человеком, поэтому ответил не ему, а мне, бригадиру:

— Не, Анютка Захарина не то. У нас сговор с Тосей. Вагиновой. Ей гармонисты любы. Вот бы на гармонь заработать да еще на сруб пятистенный. У меня уж и гвозди скоплены.

— Значит, в кулаки метишь? — не унимался Чуприков.

Но Филя, не обращая на него никакого внимания, мечтательно продолжал:

— Я огородничать умею. Вяземские и монастырские огурчики, редис белобокий, редьку черную, капусту сахарную. И яблони посажу: боровинку, титовку, китайку…

В это утро Агафонов появился в цеху с опозданием и первым делом уселся курить.

— Огородник-мичуринец! — окликнул его Чуприков. — Хватит дымить, работа по тебе соскучилась. Переверни опоку.

Филя нехотя поднялся и на весь цех, словно в лесу, крикнул:

— Э-гей! Чаво заснули? Подавай кран!

Ему отозвался включенный мотор. И мостовой кран, медленно подкатив, остановился над головой подсобника.

Филя сгреб покачивающиеся цепи, наложил их на ручки опоки и… уселся докуривать цигарку.

— Эй, паря! — окликнула его нетерпеливая крановщица. — Не развешивай уши, действуй.

— Подождешь, самое скусное докурить осталось.

Николай Макарович в сердцах бросил инструмент. Под его насупленными бровями сердито засверкали глаза.

— Вира! — попросил он у крановщицы. Затем вместе с Чуприковым перевернул на цепях тяжелую опоку и, уложив на широкую доску, сказал: — Никакой дишциплины подшобник не признает, надо выговор жакатить!

— Филя! — окликнул я курильщика. — Если еще раз вызовешь кран и так поступишь — исключим из бригады. Нам курильщики не нужны.

— Да я чуток, — вскочив, стал он оправдываться. — Не бросать же чинарик…

Подсобник засуетился и принялся насыпать землю и трамбовать ее с таким усердием, что из чугунной опоки высекал искры.

К гудку мы выстроили под заливку два ряда готовых форм.

Я уже собирался в душевую, как вдруг из конторки вышел мастер с желтыми листками нарядов и направился к нам. «Эх, не успел улизнуть!» — предчувствуя недоброе, подумал я.