Неслышный зов

Нам принесли суточные щи, заправленные шкварками. Они были вкусными и теплом разливались внутри. Мы с Виктором с удовольствием их хлебали, а Николай Макарович, утеряв аппетит, отодвинул свою миску. Заметив это, Филя подошел к нашему столу и, подвинув к себе нетронутые щи, глазами стал искать хлеб… И вот тут Николай Макарович вспылил:

— Брось, не шмей трогать! Не пожволю!

Я никогда не думал, что он так громко может взвизгнуть.

Головы обедавших шишельниц повернулись в нашу сторону. У Николая Макаровича свирепо топорщились брови, а под ними темнели ненавистью глазята. У Фили же был такой вид, точно его уличили в краже.

— Лодырь нешаштный! — уже шепотом добавил Николай Макарович.

Побагровев, подсобник схватил миску и все ее содержимое выплеснул в лицо Николаю Макаровичу.

— Жри, подавись! — рявкнул он и, опрокинув табуретку, выбежал из столовой.

Николай Макарович, обиженно поморгав, вытер платком лицо и укорил почему-то Виктора:

— Вот твое вошпитание!

— Сам виноват, — ответил тот. — Чего начал орать? Я бы тоже тебе за это врезал.

— Попробуй!

Опасаясь, что началась цепная реакция и страсти еще больше разгорятся, я остановил цеховых Отелло:

— Кончайте, ребята! Не стоит из-за какой-то шишельницы здоровье портить и бригаду позорить. Крупно поговорили — и будет.

Когда вместе мы вернулись в фасонный цех, то увидели одиноко светящуюся переносную лампочку и в кружке ее света — Филю, ожесточенно трамбовавшего землю.

На другой день я побывал на Седьмом небе. Наше мужское логово стало неузнаваемым. Все в нем преобразилось и сияло белизной. На кровати, покрытой накрахмаленным покрывалом, высились подушки, на столе покоилась скатерть с кистями, на тумбочке — кружевная салфетка. Пол был чисто вымыт и натерт воском до блеска.

Слоник у дверей заставила снять рабочие ботинки и подала мне старенькие шлепанцы.

— Приучайтесь, старики, к чистоте, — сказала она. — Теперь будут другие порядки.

«Значит, накрепко обосновалась», — решил я и, видя, что Калитич благодушествует и чувствует себя лучше, не стал острить по поводу подушек и кружевных салфеток, которые мы относили к атрибутам мещанства. Меня интересовало другое: была ли у них Нина?

— Как же, была, — ответила Зоя. — Чай с нами пила. Ждала-ждала тебя и, уходя, сказала: «Передайте Грому, что он свинья».

— И больше ничего?

— Может, про себя еще и ругнулась, но вслух — ничего, — подтвердил Калитич.

— А адреса вы у нее не взяли?

— Как-то не подумали. Да в Сестрорецке один завод. Найти не трудно.

В воскресенье, надев выходной костюм, я поехал на Финляндский вокзал.

Паровичок, тащивший скрипучие и раскачивающиеся вагоны по Приморской одноколейной железной дороге, подолгу стоял чуть ли не на каждой станции в ожидании встречных поездов. До Сестрорецка он тянулся более часа.

В этом курортном городке еще с петровских времен существовал металлический завод. Я довольно быстро нашел потемневшие старинные здания из красного кирпича и спустился к проходной. Двери оказались запертыми. Пришлось стучать.

Вышел усатый охранник в синей шинели.

— Чего тебе? — недовольно спросил он. — Сегодня выходной.

Я поклонился и как можно вежливей спросил:

— Скажите, пожалуйста, где здесь находится заводское общежитие?

— Хе, да у нас не одно, — ответил охранник. — Нюр, а Нюр! — окликнул он полную женщину в такой же шинели. — Ты в общежитии или переехала?

— А куда мне переезжать? Ты, что ли, свои хоромы уступишь? У вас, у зимогоров, в январе снегу не выпросишь.

— Да ты не задирай, тут человек по делу, интересуется общежитием.

Отстранив усача, женщина вышла на улицу и, внимательно оглядев меня, спросила:

— Какое вам, женское или мужское?

— Для девушек.

— А кто вам там нужен? — полюбопытствовала она.

— Из токарей… Нину Шумову. Знаете такую?

— Чего ж не знать! В одной комнате живем. А ты случайно не питерский? Не то Громом, не то Бурей кличут.

— Громом.

— Лучше бы ты, парень, не показывался ей на глаза. Погоревала она и хватит. Пора ей пристраиваться, свой угол заводить. Лучше, когда мужчина лет на десять, а то и на пятнадцать старше. Такой и беречь и холить будет. А ровесникам, да еще сопливым, негоже сходиться. Что ты ей можешь дать? Комната-то у тебя есть?

— Найду, если понадобится, — ответил я, не понимая, к чему она клонит.

Не желая, видно, чтобы усач слышал наш разговор, охранница отвела меня к скамейке и, усевшись рядом, принялась посвящать в замыслы Нининых соседок по общежитию:

— Мы Нинку просватать хотим за самостоятельного человека. Инженер он, не мальчишка какой. Получает много, живет в двух комнатах. От прежней жены одежи полны шкафы остались. Нина ведь детдомовка. Одно платьишко, туфельки да жакетка у ней. А он ее как куколку оденет. Отступись, дай девчонке в достатке пожить. Она ж ласки не видала.

— А если у нас любовь? — спросил я.

— Какая там любовь! О свидании договориться не можете. Чуть повздорите — развод давай. А если дети пойдут? Ты о детях-то думал?

— Нет, о детях не думал, — растерявшись, сознался я.