Несносный ребенок. Автобиография

Я всего лишь кусок дерьма, мечтающий о будущности, которая никогда не наступит. Во взгляде банкира я не заметил даже тени сострадания, волнения, сожаления. Ничего. Он смотрел на мою агонию, как смотрят на недобитую муху. Меня охватило желание дать ему в морду, но я знал, что это не выход и что расплакаться перед ним значило бы оказать ему слишком много чести. Тогда я поднялся и, твердо глядя ему в глаза, сказал:

– У меня будет к вам одна просьба: запомните хорошенько мое имя, меня зовут Люк Бессон.

Я постарался как можно четче это произнести. Банкир улыбнулся с вершины своей крепости:

– Я запомню.

Я почувствовал себя мышью, которая только что угрожала кошке.

Выйдя из кабинета, я хлопнул дверью, как в бульварной пьесе. На улице, рыдая, я рухнул на скамейку. Я больше не знал, что мне делать. Не знал, куда идти. Я даже не находил повода подняться с той скамейки.

Справа я увидел церковь Святого Августина. Веры у меня больше не было. С этой стороны мне не стоило ожидать поддержки.

Слева, вдалеке, была церковь Святой Марии Магдалины, памятник архитектуры. Памятник прекрасный, но я не понимал, для чего он служит. С этой стороны помощи тоже ждать не приходилось, и я продолжал рыдать.

Так вот кто такой бездомный! Человек, который присел на скамейку и не нашел повода с нее подняться. Я представил себе свою жизнь на этой скамейке. Но то был ложный след.

Я все же предпочел бы найти себе пляж.

Потом, через несколько часов, глазам стало нечем плакать, и печаль ушла. Инстинкт самосохранения взял верх и снова завел машину. Тело само начало движение и привело меня домой, не дожидаясь команды разума. Не знаю, скольких людей убил этот банкир за свою жизнь, но я избежал смерти, которую он мне уготовил.

Когда снял уже несколько фильмов, я перед каждым премьерным показом отправлял тому банкиру не-приглашение. На «Последнюю битву», «Подземку», «Голубую бездну», «Никиту» и «Леона».

Мне хотелось быть уверенным, что он запомнил мое имя. Правда, сам я давно уже позабыл, как его звали.

– 10 –

Отец подыскал мне на несколько месяцев жилье. У некоторых управляющих туристскими деревнями имелось в Париже временное пристанище, где они останавливались в межсезонье. Собственник маленькой квартирки на площади Гамбетта, в которую я вселился, работал в Мексике. Помимо спальни, в моем распоряжении оказались душ, маленькая кухонька и небольшая гостиная. Для меня это был Версаль.

Чтобы не валяться, свернувшись калачиком, и не сойти с ума, я нашел себе занятие эпохи легионеров. С полудня я рыскал по столице в поисках работы. В семь вечера я ел в «Макдоналдсе», как раз перед восьмичасовым сеансом в кинотеатре, и ровно в 23:00 возвращался на площадь Гамбетта. Там я заваривал чай и выкладывал перед собой десять чистых листов бумаги. Я запрещал себе идти спать, пока их не испишу. В шесть утра со двора до меня доносился запах свежих круассанов. Значит, открылась пекарня. Я спускался, покупал багет, который был таким горячим, что обжигал мне пальцы, и поднимался к себе. Разрезав багет вдоль, я намазывал его соленым сливочным маслом, а сверху – клубничным конфитюром. Все это я поглощал меньше чем за минуту.

В семь часов пора было ложиться спать. Будильник звонил в 11. Я перечитывал десять исписанных ночью страниц. Обычно я находил их чудовищными. Оставлял два-три диалога, несколько сценок, остальное отправлялось в помойку. Самую обычную, а не Национального центра кинематографии.

Я написал уже двести страниц «Залтмара Блероса», но это было не то. Получалось похоже на рассказ ребенка о своих каникулах. Я выбросил двести страниц в мусорное ведро и написал еще двести. Получилось немного лучше. Теперь это было похоже на рассказ подростка о своих фантазиях. Но и эти двести страниц в конце концов отправились в мусорное ведро.

В квартире был телефон. Хозяин попросил меня никогда им не пользоваться, только если вдруг потребуется вызвать пожарных. Правда, мне могли звонить, но номер был только у мамы.

– Ну что? Ты нашел работу? – спросила она меня в одно прекрасное утро.

Я ответил, что много писал и у меня вроде что-то начало получаться. Она ответила:

– Нет, я имею в виду настоящую работу.

Сердце пронзила боль, словно меня ударили кинжалом. Мне только что исполнилось 18, и я писал ночами напролет, пытаясь найти выход.

Я не знал, что ей ответить. Она повесила трубку, а я расплакался. У каждого человека есть друг, который может осушить его слезы. У меня никого не было. Мне приходилось ждать, пока слезы сами не иссякнут.

Едва слезы высыхали, я вновь и вновь оказывался в ситуации, которая была мне хорошо знакома. Идти вперед или умереть. Мне представляется, что я делал тогда подобный выбор трижды в неделю.

Я выбирал первое. В ярости я снова сел писать, и в итоге у меня получилось четыреста новых страниц. Они были далеко не совершенны, но наконец-то я стал понимать, куда двигаться дальше. По ходу дела я изменил название. Теперь сценарий назывался «Пятый элемент».