Несобранная проза

Упомянутый мистер медленно отводил глаза, вздыхал и ничего не отвечал, что он тоже находил болезненным. Умолкал и мистер Смит младший, и снова слышилось только шлепанье карт, да мышья скреботня. Фелицию такая семейная картина всегда выводила из себя. Вообще, старая дама не терпела тишины, болезненности и слезливых воспоминаний, считая их лицемерием, особенно со стороны такого изверга, по ее мнению, как мистер Смит старший. Ее, по-видимому, раздражал даже самый вид хозяина, его розовое личико, редкие волосы, маленькие руки и писклявый голос, так что было даже не совсем понятно, что ее связывало с этим домом.

Тома одевали чисто, хотя платья шили из грубого материала, кормили также простою, но сытною пищею и, главное, ни в чем не стесняли. Главным образом, на этой свободе настаивала старая Фелиция, втайне, вероятно, рассчитывая, что воровские привычки возьмут свое и Том что-нибудь стибрит. Эта надежда основывалась не на какой-нибудь там специальной нелюбви экономки к мистеру Смиту младшему, а на общем ее пристрастии ко всякому наглядному выявлению человеческой подлости и неблагодарности. Но все обошлось благополучно, ничего не пропадало ни в горницах, ни в кухне, и только глаза мальчика делались все линючее и печальнее.

Однажды, когда папаша снова взглянул на сына болезненным взглядом, Том не спросил «вам чего-нибудь угодно, мистер Смит старший?», а произнес:

– Можно поговорить с вами?

Джентльмен поднял те места над глазами, где должны были бы быть брови и скорбно молвил:

– Господи, по грехам Ты меня наказываешь. Даже родной сын сомневается, можно ли говорить со мною. Правда, я бессердечен, я черств душою, но никогда еще я не считал себя тираном.

Мистер Тэдди был, повидимому, искренне рад случаю произнести эту самообличительную тираду, но Тому нужно было действительно поговорить с отцом, почему он, не вдаваясь в лирические настроения и оставя родительские восклицания без внимания, произнес:

– Мистер Смит старший, не считайте меня неблагодарным и испорченным существом, я вам очень признателен за вашу доброту и любезность. Но вот в чем дело… я думал об этом три дня и пришел к такому выводу, что я без Сама (помните, я вам про него рассказывал, он еще дожидался меня у подъезда в тот вечер?) без Сама жить не могу. И вообще не могу жить, все время оставаясь на одном и том же месте, не двигаясь. Я засиделся у вас… Вы только, ради Бога, не сердитесь… я не возьму с собою вашего костюма или башмаков… я оденусь в свое собственное платье, в котором пришел сюда… но позвольте мне пойти повидаться с Самом. Может быть, я и отыщу его… Это удивительно. Сколько раз я терял его, так случалось, каким-то чудом… я очень скоро его находил, хотя и не знал его адреса. Да и какой у него адрес, судите сами. Так вот. Пустите меня. Я не бесчувственный, вы мне очень нравитесь, и домик ваш нравится (прямо на редкость веселенький домик), и мисс Фелиция нравится, но если я останусь здесь дольше без Сама, я умру. Я это чувствую. И потому умоляю вас, позвольте мне уйти…

Мистер Смит старший ударил себя в грудь и завопил, как великопостный проповедник:

– Фелиция! Фелиция!

– Не орите, я не глухая! – быстро отозвалась дама, оказавшаяся около самого стула мистера Тэдди и некоторое время с удовольствием слушавшая речь Тома. Мальчик испуганно на нее оглянулся.

– Опять бродяжничать, воровать, змееныш? Соскучился по Саму! скажите, какая неженка! Ограбить он вас хочет, мистер Смит, больше ничего! И ты думаешь, что тебе так и удастся улизнуть, что тебя не будут отыскивать?

Старуха схватила мальчика за шиворот, будто собираясь тут же на месте обыскивать или сечь. Том от неожиданности даже не сопротивлялся, как вдруг мистер Смит старший пискливейшим голосом закричал:

– Фелиция, оставьте в покое моего сына! – потом продолжал, уже не обращаясь к старой даме, а вообще, как бы в поучение самому себе:

– Вот когда наступает час расплаты! Родной сын мой меня покидает. И он прав, он совершенно прав: что делать ему, юному, невинному, неопытному, чистому около такой развалины, и даже преступной развалины, как я?! Тэдди, Тэдди, вспомни свои грехи, вспомни Фанни и маленького Тома, который еще не умел говорить «с добрым утром» и «благодарю вас».

О, о!!

Речь несчастного мистера не обещала скоро кончиться, потому Фелиция решила ее прервать и направить разговор на более конкретную тему: она «прямо к делу» спросила:

– Так что же, мальчишку-то отпускаете? – Какого мальчишку? добрая Фелиция, вы бредите! – болезненно спросил старый джентльмен разбитым голосом, озираясь, словно ища еще мальчика, кроме Тома.

– Какого мальчишку, я говорю о мистере Смите младшем.

Папаша пожал плечами, развел руками и поднял глаза к небу, словно предаваясь его воле.

– Что же я могу с ним поделать?

Тогда старая дама, так и не выпускавшая Тома из своих рук, подтащила его за шиворот к отцу, пребывавшему в смиренной окаменелости, и ткнув его носом в халат мистера Смита старшего, буркнула:

– Ну, прощайся со своим папашей из дымовой трубы и убирайся! Скатертью дорога! Попутный ветер!