Несостоявшиеся столицы Руси: Новгород. Тверь. Смоленск. Москва

«Типология наконечников копий способствует пониманию развития этого орудия в целом. Русь не была родиной какой-либо формы копья, но здесь использовались совершенные для своего времени образцы, возникшие на Западе и на Востоке в сочетании с общеславянскими наконечниками. Основными были копья с ланцетовидными, удлиненнотреугольными и пиковидными наконечниками… Находки узко лезвийных, бронебойных копий указывают на распространение тяжелого доспеха. Удар таким наконечником достигался самим движением всадника — он стремился таранить своего противника. Для сравнения отметим, что в IX–XI вв. укол осуществлялся взмахом протянутой руки. Применение «копьевого тарана» связано с усилением защиты всадника и сопровождалось изменением его верховой посадки на галопе (упор прямыми ногами в стремена). Возникновение мощного напора при ударе копьем отразилось на усилении его деревянной части» [ Кирпичников А. Н.Древнерусское оружие. Вып. 2. Копья, сулицы, боевые топоры, булавы].

Не претерпела серьезных изменений на Северо-Востоке такая тактика и стратегия и после 1237 г. Более того, Кирпичников утверждает, что со второй половины XIII в. доспех здесь в рамках общеевропейских тенденций «прибавил в весе», причем кольчуга начала уступать позиции различным разновидностям панцирей. Эти данные археологии вполне согласуются с показаниями нарративных источников. И на Куликовом поле в 1380 г. «досгтхы же русскых сыновъ, аки вода въ вся втры колыбашеся, шоломы злаченыя на главах ихъ, аки заря устраняа въ врмя ведра свтящися, яловци же шоломовъ ихъ, аки пламя огненое, пашется». Дмитрий Донской «всде на избранный свой конь и, вземъ копие свое и палицу желзную». Во время демонстрационных боев перед строем противники « ударишася крпко копии, едва мсто не проломися под ними, и спадше оба с коней на землю и скончашеся»; в ходе самой битвы «силнии плъци съступишася, из нихъ же выступали кровавыа зари, а в них трепеталися силнии млъниа от облистаниа мечнаго. И бысть трускъ и звукъ великъ от копейнаго ломления и от мечнаго сгьчения» [Сказание о Мамаевом побоище, см., напр., в Поле Куликово. Сказания о битве на Дону. М., 1980. С. 110–217].

Непосредственное влияние ордынского нашествия можно отметить лишь на примере угасания традиций стрелкового боя в русских вооруженных силах: Рифмованная Ливонская хроника, описывая события 1242 г., много пишет о луках у русских, как у псковичей, так и в войске Александра Ярославича; в описаниях нападения на Дерпт в 1261–1262 гг. — только одно упоминание русских лучников; в описании битвы у Раковора и последующего немецкого похода на Псков упоминания русских лучников нет.

Ну а новые «ордынские» подходы и к формированию армий, и к организации полевых сражений возникли довольно поздно, в середине XV в., когда и политическая власть Степи, и сила её примера утратили свою актуальность. Причем эти подходы завоевали путевку в жизнь очень быстро и (в основном) в границах лишь Московского княжества, что наводит на мысль о сознательно проводимой военной реформе. Убийственной иллюстрацией к этому тезису стала битва у Старой Руссы в 1456 г. между тяжеловооруженной новгородской конницей и «новой» московской ратью: «Вой же великого князя видевшее крепкиа доспехи на новгородцех и начаша стрелами бити по конех их. Кони же их, яко возбеснеша, и начаша метатися под ними и с себе збивати их. Они же [новгородцы]… копиа имяху долга и не можаху воздымати их тако, яко же есть обычаи ратный, но на землю испускающее их…» [ПСРЛ. Т. 8. С. 145–147].

Факт второй. «Ориенталистская» система организации вооруженных сил, судя по всему, выросла на местной почве из местных же традиций.