Несовершенные любовники

Ах, но я уже не к вам обращаюсь, господин мой бывший психоаналитик. В моем личном ареопаге есть большой выбор собеседников, и отныне я сам выбираю, к кому и когда обращаться. Итак, сейчас я обращаюсь к Ксавье, молодому воспитателю, «такой милашка», шепнула мне Камилла с натянутой улыбкой на дрожащих губах, когда мы выходили из Дворца правосудия после первого судебного заседания. Может, и «милашка», но, вообще-то, я не должен был с ним пересечься, потому что был уже совершеннолетним, а он занимался с несовершеннолетними. «Меня зовут Ксавье, — представился он, — я виделся с Лео и Камиллой и посчитал своим долгом навестить и вас, если вы не против». Я нисколько не был против, мне нравился этот Ксавье, и потом, его же послала ко мне Камилла. «Я хочу сообщить вам, что веду кружок молодых писателей, вот адрес, ваши друзья сказали мне, что вы любите писать». Вот маленькие дряни, они же прекрасно знают, что я не люблю писать, а этот тип теперь будет настаивать!

Я не пошел специально в ваш кружок, господин воспитатель, но, тем не менее, там оказался, и у меня есть серьезное желание свести с вами счеты, но пока довольно того, чтобы объяснить вам вещи, касающиеся апноэ и параграфа. Ну так вот, Ксавье, переход на строку нового параграфа — это новый отсчет, сигнал к новому подъему энергии, с одним делом покончено, можно переходить к другому, это объективный взгляд, четкое видение, мотор! В то время как внутри параграфа ты действительно находишься внутри — там все размыто, подвижно, со всех сторон наседают метафоры и сравнения, то приклеиваясь к фразам, то отклеиваясь от них. Внутри одного параграфа надо держаться очень крепко. Имейте это в виду во время занятий в вашем писательском кружке, Ксавье-милашка, Ксавье-предатель.

После ужина «спор-пюре-апноэ», проведенного с матерью на нашей кухне, я позвонил по мобильнику Полю. Он в это время делал домашнее задание в большой гостиной своего фермерского дома. «Погоди, я поднимусь на сеновал». Я слышал в трубке, как он пересекает двор вместе с собакой, которая о чем-то рассказывает ему на своем собачьем языке, а он ей что-то отвечает, затем я услышал, как он поднимается по лестнице, скрип-скрип, — затем залаял пес, — уау-уау, — затем послышалось шух-шух, должно быть, шуршало сено у него под ногами, и неожиданно я очень четко услышал его голос: «Пошел вон!» — он все еще общался с собакой. «Ты на месте?» — «Да, но он не хочет уходить». — «Ну, тогда не болтай с ним», — во мне говорила ревность к невидимому псу. «Да, но в таком случае мне придется и с тобой не болтать», — «Ладно, отключаемся на минуту, потом перезвонишь, когда он смоется», — «На мобильник?» «Нет, на наш мяч, идиот!»

Однако он не мог перезвонить на мобильник. В то время, когда нам было по девять, их еще не было, а вот пес по-прежнему живет на ферме, но это не тот, а другой, и он не так сильно привязан к Полю, как предыдущий. Время между мною и Полем — величина настолько постоянная, что моменты, из которых оно состоит, вполне заменяемы, и я легко переношу мобильник из наших дней в те времена, а старого пса — в сегодняшние события. Как только нужно было посекретничать, мы забирались на сеновал, который, так уж повелось, был самым укромным местом на ферме его родителей, и мы могли там спокойно спрятаться подальше от людских глаз. Были и другие развлечения: длинная лестница с неровными перекладинами, ложе из сена, которое кололо нас даже через джинсы, и широкий вид на двор и поля с южной стороны, а еще я с садистским удовольствием любил наблюдать за псом, жалобно скулившим внизу.

«Итак, — сказал я Полю, кажется, на следующий день, а может быть, в следующее воскресенье после разговора с матерью: — Лео и Камилла — внуки Дефонтенов». Он прекрасно знал, кто такие Дефонтены, благодаря своему отцу, который был знаком со всем городом. «Ах, вот как, почему?» Может, со стороны казалось, что Поль говорил невпопад, но на самом деле он разговаривал просто и откровенно. Его вопросы устремлялись не к узким коридорам ответа, а к открытым пространствам, как наш сеновал, где я мог лазать в разные стороны или просто сидеть на коленках. Я мог бы услышать в его вопросе: «Почему ты мне говоришь об этом?» или «Почему они живут у бабушки и дедушки?», или же «Почему твоя мать рассказала тебе о них?» И это «почему» Поля было бы просто словом, не требовавшим объяснений, но означавшим, что рядом со мной друг и мне достаточно пробормотать в ответ «не знаю», чтобы поддержать разговор.

Я сказал: «Не знаю», затем: «Мне кажется, что со мной должно что-то случиться». И Поль в ответ: «Приходи тогда к нам». И еще я сказал: «Моя мать наверняка захочет с ними поговорить».