Несовершенные любовники

А тут еще Поль заговорил о зарплате! Он упрямо твердил, что я должен принять деньги Дефонтенов, но я чувствовал просто патологическую невозможность такого поступка. «Они не настолько уж и богаче нас», — сопротивлялся я. «Да ты смеешься, — возражал Поль, — они получили не одно наследство, а сынок их просто набит баблом по самые уши. Ты знаешь, как сюда добирается мамочка близнецов?» Нет, я не знал. «На поезде, что ли?» «Ну, ты скажешь, на поезде, она приезжает на служебной машине с личным шофером, а машина — вот такая огромная». И откуда он все знает? «Ну, мы все-таки тоже не лыком шиты», — с хитроватой улыбкой отвечал он, и я в который раз убеждался, насколько он похож на своего отца. Я был потрясен. А Поль вываливал на меня другие аргументы: что моя мама и так всю жизнь вкалывала на Дефонтенов (она занималась уборкой в их доме в те времена, когда они еще преподавали в коллеже), что я смогу купить себе велик или пару футбольных кроссовок, что не стану же я рабом двух избалованных сопляков, и вот это последнее замечание неожиданно просветлило меня, и я понял, в чем суть разногласий между Полем и мною, и где может возникнуть единственно возможный барьер между нами.

Этим барьером были Лео и Камилла. Я находился вместе с ними внутри, а Поль оставался снаружи. И ему никогда не следовало переступать через него, если мы хотели остаться на всю жизнь друзьями. В голове у меня роились не решавшиеся вылететь фразы: «Лео и Камилла не продаются, а я не собираюсь их покупать», «Лео и Камилла это не зарплата», перед глазами мелькали смутные образы и картинки, которые сложно было выразить словами и которые, в сущности, были вариациями той памятной драки с Полем, когда он обозвал близнецов «придурками», а я швырнул его на землю и молотил кулаками с яростью крестоносца, защищавшего сокровища Святой земли! Но я вовремя спохватился. «Близнецы — это мое личное дело», — отрезал я, и Поль все понял.

Вот как получилось, что по понедельникам я проводил время в компании Лео и Камиллы, в доме их бабушки и дедушки, находившегося на улице, которая шла за нашей или перед нашей, все зависит от того, как идти — от пригорода или от центра. В первый раз со мной пошел и Поль, получивший на то разрешение Дефонтенов, хотя он обычно чувствовал себя не в своей тарелке, когда оказывался в чужом доме. Он заходил только ко мне, возможно, потому, что я жил один с матерью, а может, потому, что принимал все, что было связано со мною. В тот день мы молчали почти всю дорогу от школы до дома Дефонтенов. Поль держал под мышкой мяч, и поначалу мы шагали с ним бок о бок, как обычно, но тротуар был узким, и я все время беспокоился за малышей, так как чувствовал себя обремененным важной миссией. Малейший шум проезжавших мимо автомобилей приводил меня в трепет, и впервые присутствие Поля рядом со мной раздражало меня, мешая сосредоточиться на двух мальцах, топавших перед нами.

«Да ладно, — сказал Поль, не собьет же их машина», на что я ему ответил: «Возьми одного за руку, а я другого».

Мы так и сделали: я взял за руку Камиллу, а Поль, как-то странно посмотрев на меня, взял за руку Лео. Близнецы с невозмутимым видом следили за перестановками в то время они особо не спорили, что меня даже смущало. Мы больше привыкли к суровому обращению и, хотя сами не были возмутителями спокойствия, наверное, обрадовались бы их непокорности. На словах — бунтовщики, а на деле — покорные овцы, — таким было наше негласное кредо, таким, по сути, был наш конформизм. Что касается Лео с Камиллой, то здесь все было наоборот, но я этого долго не замечал.

Мне страшно хотелось, чтобы малыши вырвались из наших рук и пустились наутек, а мы бросились бы их догонять, однако они спокойно шагали по тротуару и рука Камиллы лежала в моей руке, словно желторотый птенец, который затаился в гнезде, не решаясь взмахнуть неокрепшими крылышками, и именно в этот момент я почувствовал, что в отношениях между близнецами что-то не то, а может, не то было между ними и мною. Я затаил дыхание, рука Камиллы будто целиком растворилась в моей, однако она не была безжизненной, ее рука казалась чрезвычайно легкой и в то же время напряженной, в этой руке ощущалась какая-то сила, которая словно передавала мне сообщение: «Тебе придется подождать, но однажды ты увидишь…» И это была не угроза, — маленькая ручка Камиллы не была зловещим лезвием, направленным против меня, а, скорее, весенним бутоном, который просто ждет своего часа, слепо уверенный в его неизбежности. «Однажды ты увидишь…» Неужели я все же дождусь того дня, когда «увижу», и задышу по-настоящему, задышу так, как дышит молодой здоровый парень, крепкий и в хорошей физической форме?